04.03.2015 в 22:49
Пишет WTF The Walking Dead 2015:WTF The Walking Dead 2015. Спецквест: Мини, миди
Название: Мало золота и мало серебра
Автор: WTF The Walking Dead 2015
Бета: WTF The Walking Dead 2015
Размер: мини, 1 500 слов
Задание: мистика!AU
Персонажи: Рик Граймс, спойлер!Death!Дэрил Диксон, оригинальные персонажи
Категория: пре-слэш
Жанр: мистическая сказка
Рейтинг: PG-13
Примечание: в качестве саундтрека
Предупреждения: тотальная AU, никакой достоверности
Краткое содержание: за темной ночью, за быстрым ручьем, за медовым лугом живет Смерть-Смертушка. Ведет ладью по рекам и озерам, правит веслами.
Размещение: только после деанона и с оповещения автора
Для голосования: #. WTF The Walking Dead 2015 - работа "Мало золота и мало серебра"
– Пенни за твои мысли, – смеется милая Нетти.
– Для такого красавчика кружка эля бесплатно, – улыбается милая Нетти. Смахивает со лба выбившуюся из прически прядь и кружится по дощатому полу так, словно совсем не устает носить сразу несколько тяжелых кружек на одном подносе. Стучат ее невысокие каблуки, шелестят ее юбки, а шерсть тартана спадает с округлого плеча мягкими складками.
У Нетти слишком много шумных и беспокойных ухажеров, зато в кабаке отличный эль: от такого сразу начинает сладко кружиться голова и путаются мысли. Рик пьет кружку за кружкой и отдает за хмельной напиток все мелкие деньги, горстью бросая их на потемневший от разлитой выпивки стол. Только последнюю монету, припрятанную в нагрудном кармане, не трогает. Страшится к ней прикоснуться: серебро холодит кожу через рубашку и не нагревается от телесного тепла.
– Спой нам, солдат, – заливается смехом милая Нетти, дергая Рика за рукав огрубевшими от работы, но все еще сохранившими изящество пальцами.
– Спой с нами, солдат, – ревниво хлопает Рика по плечу один из ее ухажеров, а тот только сбрасывает его руку. Тисовая цагра лежит рядом с ним на скамье, и его оставляют в покое.
От стука каблуков сводит зубы, от шелеста юбок висок словно пронзает тупой иглой, а тартан слишком похож на языки пламени. Нетти мила, мягка шерсть ее накидки, и крепок эль, а наступающая ночь холодна, как чужое серебро в кармане. Рику мерзнуть в этой тьме до самого рассвета и не согреться никаким пожаром.
– Иди домой, убогий, – толкает его сын кузнеца под хохот собутыльников, – пока от твоего вида молоко не скисло.
Рик не слушает.
Вместо дома у него остывшие угли, занесенные снегом, четыре ветхие стены и прогнивший соломенный настил – даже крысам нечем поживиться. Три тела под тонкими саванами и три деревянных креста в мерзлой земле: мать с отцом и сестрой ждали-ждали его обратно, да так и не дождались. Сгорели, словно свечи, в лихорадке. Священник прочитал молитвы, могильщик забросал землей, и сделано дело.
Вместе с запятнанными простынями и утварью нужно было сжечь и привезенные подарки. Цагра отцу, серьги сестре, шаль матери: красный тартан, мягкая шерсть, сладкий запах.
– Повеселись со мной, – выдыхает Нетти по-бесовски горячо ему прямо в ухо, – ведь мы-то живы.
Рик едва удерживается от грубого ответа и не смотрит ей в глаза.
«Из ума выжил», «глаза что у мертвеца», «совсем пропащий» – говорят про него соседи, и не думая понижать голос. Косятся, как на чумного. Может, жалеют, а может, брезгуют – не понять по осторожным взглядам. Рику до них нет дела. Монетки, которые он перекладывает из старой отцовской шкатулки в карманы, понемногу убывают, а эль в кабаке у Нетти не кончается, сколько ни лей.
Чистыми, морозными ночами месяц все округляется, становясь похожим на серебряный гроут в кармане. Совсем скоро, совсем близко. Рик ждет, пока он дорастет до полной луны. На душе тяжко, словно кто-то взбаламутил ил в реке: боль все никак не осядет. Но это ничего, это пройдет. Это не страшно. Нужно только считать дни и не ошибиться.
– За вересковой пустошью, за каменистой насыпью, за быстрою водой, – приговаривала старуха, чертя высохшими до костей пальцами над паром. Трещали ветки в очаге и закипала вода, а старая ведьма говорила молодым голосом, касаясь его щеки: – Тебе бы бежать домой со всех ног, мальчик.
Он бы и побежал, но ноги подогнулись, а голова пошла кругом от густого болотного варева, бурлящего в котлах.
– Забери свои побрякушки, – шипела в первый раз старуха, бросив серьги сестры и цепочку матери на пол. – Мало золота и мало серебра за то, что ты просишь. Мертвых не вернуть. Лучше и не пробовать.
– Забудь сюда дорогу, – грозила во второй.
– Подскажу, что делать, а помогать не стану, – сдалась в третий. – За вересковой пустошью, за каменной насыпью…
Холоден был серебряный гроут, вынутый из чана с кипящим варевом.
– Дожидайся полнолуния, ступай на реку, да монету не забудь. Тяжела твоя ношенька, длинна твоя дороженька, а Смертушка недобра.
– За темной ночью, за быстрым ручьем, за медовым лугом живет Смерть-Смертушка. Ведет ладью по рекам и озерам, правит веслами, – поет милая Нетти, и голос у нее глубокий, как омут, но глаза весело блестят.
– По твою ли душу, за твоим ли телом, – продолжает она, красивая в отблесках пламени, как фэйри, а Рику все чудятся безобразные черти, пляшущие на углях.
Холодно серебро в нагрудном кармане, но ночь еще холодней. Крадется неслышной поступью, подбирается все ближе полнолуние: время выходит, и пальцы сами собой цепляются за крепкую тисовую рукоять цагры.
Мерин хрипит и вырывается, не дается в руки, сколько ни шепчи ему ласково на ухо – а раньше был такой послушный, что ходил за сестрой хвостом, словно преданный пес. Рик отвязывает его, кладет побольше сена и наливает в лохань свежей воды из колодца. Ночь будет длинна – длиннее всех, что были раньше, – а вернуться он почти не надеется.
– Отдашь монету в руки, но не смотри в глаза. – Раздраженно ворчит старуха, а потом вздыхает, хватает за руку и называет сынком: – Одумайся, сынок, Смерть не подкупишь золотом и не сманишь серебром…
Рик спешно благодарит ее и уходит, закинув ремень цагры на плечо, да так и не махнув на прощание.
Каменистая насыпь крошится и колет ноги даже сквозь толстые кожаные подошвы, луна слепит, а вереск дурманит своей тошнотворной сладостью. За темной ночью, за быстрой водою и медовым лугом живет Смерть-Смертушка, но добраться до нее непросто. Корни словно нарочно вылезают из-под земли, стебли цепляются за одежду: не пройдешь, даже не пытайся. Рик комкает мягкий тартан в немеющих от стужи пальцах и идет вперед, по-солдатски чеканя шаг.
Может и врет старуха, а уж в песнях чего только не поется, но луна полна и тиха ночь, а гроут в кармане светится серебром сквозь плотную ткань.
Нет ветра, чтобы снести туман в сторону. Чем ближе к реке, тем сильнее закипает под ногами густая белая дымка. Пахнет талой водой и осокой. Волны лижут берег: не подходи слишком близко, а то поскользнешься и окунешься с головой. Рик ступает не спеша, выбирая тропинки, но не боится. Нечего бояться, когда ищешь Смерти.
Молчит даже старый черный дрозд, свивший гнездо в овраге рядом, лишь ивы лениво полощут косы в потоках, плещут ветвями, как живые: сколько ни всматривайся, не поймешь, качает их течение или что-то движется под их сенью.
В башмаки заливается вода. Замша намокает, а поступь тяжелеет, но назад не повернуть. Смыкаются, сплетаются над готовой ветки и туман опускается пологом: засни, путник, приляг, усталый – грудью на гальку, головой на камень, щекой на бурый мох.
Рик не спит. Щиплет себя за руку, но веки все тяжелеют против воли. Ивы шепчутся между собой и звенят листвой, приподнимая ветки, чтобы пропустить ладью, тенью скользящую по волнам. Тихо скрипят уключины, мерно о темный борт плещет вода – холодная, серебряная, как старый гроут, – и ночь будто светлеет.
Рик подходит все ближе, чуть не оступается на скользкой полоске мелких камней, окликает по имени. От холодного пота рубашка так и липнет к телу – страшно даже рот открыть, но молчать еще страшнее. Пальцы сами тянутся в карман за монетой.
«Не смотри в глаза, но отдай прямо в руки», – шипела старуха, сморщенной рукой рисуя ведьмовские знаки.
Рик не хочет, но все равно смотрит: на черную шерсть плаща и на густую тень от капюшона. Смотрит, но не видит ничего кроме светлых неживых глаз. Ладья подплывает ближе, и гроут падает в ладонь – не костлявую, но по-странному бледную.
Нелегка дороженька, тяжела ношенька, недобра Смерть-Смертушка : жалит взглядом, хлещет, словно ракитовым прутом. Говорит низким голосом:
– За кого просишь меня?
– Не за себя. – Пусть голос не дрожит, а все равно выдает страх. – Отпусти семью.
«Нечего бояться, – хохотала старуха, – раз к самой Смерти идешь. Больше раза не погибнешь».
– Что отдашь взамен?
«Мало золота и мало серебра», – шептала она слишком молодым, сладким голосом.
– Что попросишь. – Сердце будто проваливается куда-то вниз, его все сильнее стискивает клещами, но страх по капле утекает.
«Мой смелый мальчик», – звала мать с порога, прощаясь, и куталась в теплую накидку.
– А если потребую душу?
– Что попросишь, – повторяет Рик.
– Прогнать бы тебя с пустыми руками.
– Далеко я не уйду. – Длинна ночь, полна луна, а дома Рика никто не ждет: некуда спешить и некуда возвращаться. – Плата отдана.
– Отслужишь год, прослужишь два, дослужишь третий – их отпущу, а тебя заберу совсем. Серебро оставишь себе, а цагру отдашь залогом.
Рик силится ответить, но язык словно прилипает к небу – не вымолвить ни слова, а перед глазами все плывет красным тартаном матери, вьется пряным духом ее свежей выпечки, переливается смехом сестры. Он кивает, как во сне, и в тот же миг все тело будто сковывает ледяными цепями: не пошевелиться, и холод продирает до костей.
– Не соврешь? Не обманешь? – Светлые глаза смотрят прямо в душу. Захочешь соврать – не выйдет.
Шея не слушается, и Рик вместо ответа опускает веки. Грубая шерсть чужого плаща вдруг сама оборачивается вокруг тела, подлезает под руки, греет грудь, окружая терпким запахом весенней прелой земли.
За темными ночами, за быстрыми ручьями, за медовыми лугами живет Смерть-Смертушка. Ведет ладью по рекам и озерам, правит веслами, берет свое: не попадайся на пути, но если уж ищешь ее, то непременно найдешь.
Название: Гольфстрим
Автор: WTF The Walking Dead 2015
Бета: WTF The Walking Dead 2015
Размер: миди, 4400
Задание: No ZA!AU
Персонажи: Бет Грин, Рик Граймс, Кэрол Пелетье, Дэрил Диксон, Карл Граймс
Категория: джен
Жанр: ангст с хэппи-эндом.
Рейтинг: R
Предупреждение: нецензурная лексика.
Краткое содержание: пять героев — пять разных миров. И крайне ограниченные возможности их взаимодействия.
Размещение: только после деанона
Для голосования: #. WTF The Walking Dead 2015 - работа "Гольфстрим"
— Сучка, сука или суперсука?
— Сучья королева ада, — пробурчала Джоан.
Бет вздохнула и попыталась пригладить вечно выбивающиеся из прически кудряшки. Даже в хорошем настроении Дон могла весь мозг вынести лекциями о респектабельности внешнего вида. А сегодня, наверное, вообще убьет. Здравствуй, очередной бесконечный день на «любимой» работе!
Утро выдалось божественное. С запада город заволакивала низкая, клубящаяся грозовая туча. Когда край ее достиг показавшегося на востоке солнечного диска, проникшие под нее лучи превратили грязно-серую массу в сияющий покров оттенка палевого золота, урчащий и погромыхивающий.
Бет стояла на мосту, прислонившись к перилам, и не могла наглядеться. Несколько минут Атланта выглядела так, как в Библии для детей рисовали Рай. Когда туча скрыла солнце окончательно, волшебство закончилось. Вокруг снова был привычный, недружелюбный мир. В котором вот-вот должна была разразиться гроза.
Только в офисе Бет заметила, что перила испачкали край ее белой блузки. Не смертельно, да и посетители не разглядят из-за стойки — но Дон считала абсолютно неприемлемым даже крошечное отклонение от идеала. Тем более, что сегодня она Сучья Королева Ада. Хорошо, что у Бет всегда была запасная рубашка — пунктики своего босса ей пришлось изучить от и до. В случае с Дон их скорее следовало называть Пунктами, с большой буквы.
Пункт первый — Дон всегда права. Второй — она высокоморальна по умолчанию. Из чего следует, что Бет должна ей куда больше, нежели выполнение своих служебных обязанностей. Специфическое отношение, некое понимание, солидарность особого сорта. Дон важно было видеть, что человек соглашается с ней не по причине смены личных убеждений, а под давлением обстоятельств. Может быть, она считала это некоей победой, превосходством своего мировоззрения. Может, просто ебанулась, а врачи проморгали.
Бет переоделась и села за компьютер. Новые рекламные листовки — ну надо же, «Мы помогаем людям!». Частная стоматологическая клиника. Помогает людям. Раза три-четыре в день Бет видела глазами души своей, как втыкает в Дон что-нибудь острое, например, ручку. Узнай Дон, что про себя Бет называет ее отнюдь не «мисс Лернер», точно бы убила. Словно почуяв ее мысли, начальница высунулась из кабинета.
— Бет, ты уже прочитала информационное письмо?
На черта тебе нужно отправлять мне письмо? Ты же засела буквально за дверью!
— Конечно, мисс Лернер. «Гуд диэл» привезут бумагу к десяти.
Дон помрачнела (Бет бы этого не заметила, не работай на нее так долго), молча поджала губы, бросила взгляд на часы и вернулась к себе. И как ей удается такая идеальная укладка? Волосок к волоску, ни прядки не выбьется.
Начали подтягиваться врачи. И первым, конечно, Горман, чтоб у него руки отсохли. Он специально приходил пораньше и долго торчал у стойки, капал слюнями, отпускал шуточки на грани фола и, не таясь, разглядывал контуры белья под блузкой. Дон знала об этом, но молчала. Хороших стоматологов, готовых работать на дядю, найти было гораздо труднее, чем еще одну курочку на ресепшн. Наконец, он свалил. Джоан автоматически растерзала какую-то бумажку.
— Как же я ненавижу этого говнюка...
— Я тоже, — соврала Бет.
Горман вызывал у нее разве что естественное отвращение, как разлагающийся труп животного, например. Бет ненавидела всю свою жизнь и не могла выделить конкретную частность.
Иногда по ночам она просыпалась от тянущей боли в груди, которую усиливал каждый новый вдох. В эти минуты она точно знала, что мир неправилен, ее место не здесь, она забыта, потеряна и кто-то очень хочет ее найти, но почему-то не ищет. Когда приступ прекращался, проходило и знание. Голос разума с характерными для Дон интонациями и легкой издевкой увещевал, что практически каждая бездарная неудачница думает точно так же. Что будь у нее квартирка получше, зарплата побольше и красивый хахаль — была бы всем довольна. С мыслью о бездарности Бет еще могла смириться, а вот вторую гнала куда подальше, но все равно не могла вытравить окончательно. Дон бы это понравилось — и проклевывающийся цинизм, и неспособность от него избавиться.
Пачку голубой бумаги привезли с опозданием на двадцать минут. Водитель только руками развел — мол, пробки. Бет кивнула, чиркнула подпись в накладной, загрузила бумагу в принтер и тупо смотрела, как машина пожирает чистые листы, а выплевывает испоганенные нелепой рекламой. «Мы помогаем людям!». Помоги себе сам...
Повинуясь внезапному острому импульсу, она спасла один лист из пасти принтера и сделала самолетик. Тут же обругала себя — какая глупость. Ей скоро двадцать, некоторые из одноклассниц уже вовсю выкладывали в инстаграм фотки своих детей. А Бет все никак не могла повзрослеть, смириться с окружающей реальностью и воспринимать ее как единственно возможную. Шепнув Джоан, что умрет без кофе, Бет выскользнула из-за стойки и прошла на крошечную кухню для сотрудников. Самолетик она незаметно прихватила с собой.
Кухня, слава богу, была пуста. Бет включила чайник, и уставилась в окно. Утренний ливень отгремел, выглянуло солнце, и над пропитанным водой городом поднималась испарина. В глазах защипало, грудь кольнуло знакомой болью. Бет порывисто распахнула окно, и, перегнувшись через широкий подоконник, с силой запустила самолетик в небо, так резко, что заныли мышцы. Задыхаясь и не решаясь смахнуть набежавшие слезы, она следила за полетом, а потом моргнула и потеряла его из виду.
«Голос разума» даже отказался это комментировать. Бет закрыла окно, промокнула глаза салфеткой, аккуратно, чтобы не размазалась тушь. Почему-то полегчало. Ей даже показалось, что сегодня ночью получится нормально выспаться.
Бросив взгляд вниз, Бет увидела густую черную полосу, пересекающую блузку чуть выше груди — там, где она задела раму, высунувшись из окна.
Чччерт... Теперь Дон точно ее убьет.
Пробуждение от кошмара — одновременно и облегчение, и редкая гнусь. Сомнения, тревоги, страхи и боль лишаются конкретного образа и блекнут, но не слабеют и уж точно не испаряются. Рик ненавидел такие пробуждения.
Пару минут назад он нетвердой, шаркающей походкой тащился по пустыне, умирая от жажды. Язык присох к небу, а солнце палило, и палило, и палило, совершенно не собираясь покидать зенита. Но это был лишь фон, сопутствующие обстоятельства. Кошмар заключался в абсолютной бесцельности пути — во сне Рик знал, что впереди не будет никакого оазиса, или стоянки, или реки, или к чему еще там могут стремиться люди в пустыне. Восточной красотки в прозрачной парандже не будет, верблюдов и пирамид. Только песок, солнце, выбеленное небо. Он не ощущал даже тупого спортивного упрямства, где действо есть самоцель. Если бы Рик узнал, что ходил кругами или топтался на месте — ничего бы не изменилось. Словно он был некоей разновидностью механического кролика из рекламы «Дюраселл».
Днем такого отчаяния не бывает. Проблемы (мелкие и не очень), вопросы, требующие решения, и прочая рутинная трескотня кружат роем назойливой мошкары, отвлекают от внутренней пустоты. Не оставляют времени на рефлексию. Ночь — другое дело.
Выцарапавшись из постели, воды Рик все-таки выпил. Долго смотрел в зеркало в ванной комнате, выискивая себя в незнакомце напротив. Потом спохватился, вернулся в спальню и глянул на часы. 04:37. Досыпать поздно, бродить по дому рано. Просто отлично. Возвращаться в пропитанную ночной мукой постель хотелось так же, как и всего остального в этой жизни. То есть, ни капли.
Позавчера (или вчера?) чернокожий паренек лет двадцати без стука завалился к нему в кабинет. Скособочась на костылях, улыбался во все тридцать два и жал руку. Рассказал, что прогулка от реабилитационного отделения до кабинета Рика и обратно — самое долгое расстояние, которое он решился пройти после аварии. Хвастался, что уже может написать свое имя и по тридцать секунд стоять на каждой ноге. С натуральными слезами на глазах благодарил. Рик изображал улыбку, качал головой и не мог вспомнить ни как зовут парня, ни когда его оперировал. Тот, к счастью, принял напускное участие за чистую монету, поделился планами на ближайшие месяцы (научиться писать еще и фамилию и много гулять), сообщил, что его мама всегда будет молиться за доктора Граймса. Когда за ним наконец-то захлопнулась дверь, все планы Рика на будущее умещались в слово «кофе».
За сутки с небольшим новых планов не возникло, но нельзя же спускаться на кухню в пятом часу утра и греметь там кружками. У Карла сегодня важный тест (такие вещи Рик старался не забывать). Сном Джудит тоже лучше не рисковать, хоть и спит она крепко. Так что придется провести полтора часа наедине с собой. Он заправил постель и лег поверх покрывала, сложив руки на груди. В голове промелькнула совсем лишняя мысль — «живой труп». Будто пакостного сна было мало.
Состояние, в котором существовал Рик в последние годы, искажало восприятие времени. Казалось, еще чуть-чуть — и Карл уедет в колледж, а Джудит пойдет в школу. Потом она войдет в тот славный возраст, в котором родителям предъявляют счет за каждую педагогическую ошибку. Рик понимал, что в случае Джудит ему полный пиздец — как классическому отцу-одиночке, чей ребенок растет на руках у нянек. Понимал, но поделать с этим ничего не мог. Без работы что от него останется? Куда он будет сбегать от ночных кошмаров?
И как оставит свою команду? Черт, одно из лучших хирургических отделений в Джорджии. Диксон, для которого не существовало стрессовых ситуаций. Кэрол, чья холодная жесткость в решениях спасла не одну жизнь. Гленн, мастер высоких скоростей. Грин, блистательная в тонкой, филигранной работе. Мишонн, которая никогда не сдавалась. И сам Рик — если не лучший хирург в штате, то один из лучших.
Один из лучших, он разгребал последствия обрушения в торговом центре, в Фейетвилле, два с лишним года назад. Именно в тот день. Такие вещи называют «идеальным штормом». «Идеальный шторм» — это когда выражение «закон Мерфи» звучит слишком цинично. Бетонная пыль просачивалась даже под повязку, ох, и надышались же они тогда. Усталость, кровь, отчаяние и вездесущие невесомые частички, стелющиеся подобно туману. Ближе к вечеру в голове у Рика осталось всего две мысли. Первая — «Всех не спасти» — густая и вязкая, как смола, в фоновом режиме пульсировала на периферии сознания. И вторая, отнюдь не такая конкретная, разливалась по телу музыкой, добавляя силы и добра всему, что он говорил и делал: когда-нибудь этот день закончится, он вернется домой, к Лори, и уткнется лбом в ее колени. И плевать на все дерьмо, произошедшее между ними за последний год.
Потом был телефонный звонок, невероятная сорокаминутная гонка, дочь и пустые глаза Карла. Вам присуждается высшая награда за все хорошее, распишитесь в получении здесь и здесь, с любовью, ваш Идеальный Шторм. Или как вы там про себя называете Бога?
Рику пришлось заново учиться жить — как собранные из перекрученного месива на операционном столе пациенты учились ходить и писать. По собственной оценке, получалось у него хреново. Он знал, что с отцовской ролью уже не справился, а рано или поздно станет еще и дерьмовым врачом. Не так давно ему попался на глаза плакат в супермаркете, в отделе свежего мяса. Расположенный выше уровня глаз детей, плакат изображал корову без кожи (достаточно реалистично, художник даже постарался изобразить мышечные волокна). К каждой части тела коровы вели стрелочки с обозначением их названий в кулинарии. Плакат до ужаса напоминал атлас человеческого тела. Позже, отмывая руки после операции, Рик думал, что мало чем отличается от мясников. Разве что те не имеют дела с таким количеством крови — она не течет из трупов. А вот степень эмоциональной вовлеченности в процесс, должно быть, соразмерная.
Графин без воды — пустая форма, вода без графина — просто лужа, и больше ничего этой луже не хочется.
Рик смотрел в светлеющий потолок и ждал писка будильника. Он не знал, что днем Мишонн проскользнет в его кабинет и оставит на столе голубенькую листовку (немного помятую, будто из нее сложили самолетик, а потом разгладили) — в госпитале открывали небольшие ясли для детей сотрудников. Недолго думая, он запишет туда Джудит, не догадываясь, что своим немудреным решением добавит мощности некоему волевому импульсу, задевающему и другие миры, кроме этого. Вскоре младшую Граймс будет тискать все хирургическое. Первым, как это ни странно, будет Дэрил. Однажды (совершенно безотносительно отношения Диксона к Джудит) Рик скажет ему — ты моя левая рука, и добавит в ответ на вопросительный взгляд — «Я — правша. Мне нужны обе.»
Карл, обходивший госпиталь десятой дорогой, постепенно к нему привыкнет. Полюбит-нет — другой разговор, но на первое совместное для отделения Рождество к Гленну и Мэгги все-таки придет. На вопрос Рика чем приглянулась пятнадцатилетнему парню такая компания, Карл пожмет плечами и ответит, что Рождество — семейный праздник.
Кусочки разбитой мозаики, словно наэлектризованные, потянутся друг к другу. Нескоро, но одним удивительным утром Рик все же почувствует себя целым. Графином, до краев наполненным водой.
Кэрол впервые переступила порог этого здания в уверенности, что будет помогать людям, займется важным, полезным делом. А вернувшись домой, будет засыпать с чувством глубокого морального удовлетворения. Ей казалось, она обретет здесь покой.
Через два года от иллюзий ни черта не осталось. Женский центр не был аналогом монастыря, где можно очистить душу в служении. Достаточно быстро Кэрол поняла, что попала на форменное поле боя. Конечно, на дворе уже давно были не восьмидесятые, и у дверей не дежурила толпа протестующих имбецилов, уверенных, что это место превращает добропорядочных американок в шлюх. Даже республиканцы сподобились признать домашнее насилие серьезной проблемой. Даром что дальше разговоров дело не шло.
Финансирования едва хватало, адвокаты по нынешним расценкам и вовсе пахали за идею. Каждый день что-нибудь ломалось, заканчивалось или портилось. В дверь ломились налоговая и пожарная инспекции, активисты и волонтеры всевозможных организаций, журналисты, а временами и разъяренные мужья. Все это можно было уладить, разрулить или стерпеть. Но иногда Кэрол находила утром пустую, наскоро прибранную комнату, бывшая жилица которой еще накануне клялась в своем железном намерении никогда не возвращаться к мужу. Или вовсе выслушивала торопливые, сбивчивые извинения и объяснения. О, на самом деле все несколько преувеличенно, не так плохо, жить можно. Большое спасибо за ваше желание помочь. Мне просто стыдно отнимать ваше время.
В такие моменты у Кэрол опускались руки.
Сегодня, едва зайдя на кухню с полными пакетами продуктов, она напоролась на отчаянный, виноватый взгляд новой постоялицы. Женщина теребила в руках коробку с хлопьями, Кэрол поздоровалась, пожелала доброго утра и принялась разгружать пакеты. Когда она обернулась, новенькой уже и след простыл. Интуиция подсказывала, что ее комната тоже скоро окажется пустой. А ведь там еще две дочки, тише воды ниже травы, замирающие от каждого громкого звука. Кэрол молча вернула брошенную коробку обратно в шкаф, закончила с кухней и поднялась в кабинет. Ее ждали бумажные дела.
Можно было бы зайти к Мэгги и шепнуть словечко. Или позвонить Мишонн и попросить о внеплановом занятии — основы самообороны всегда поднимали боевой дух постоялиц. Но не то чтобы очень хотелось. В последнее время Кэрол разуверилась в необходимости рваться помогать всем и каждой.
Думать так было неправильно, жестоко и аморально. Однако жизнь диктовала свои суровые законы. Всех не спасти. Так почему бы не сосредоточиться только на тех, кто сам этого хочет? Даже если девять из десяти будут возвращаться туда, откуда сбежали — Кэрол останется и будет делать все возможное. Но только ради десятой.
Поток ежедневной рутины подхватил ее и понес. Мэгги просила отгул на пятницу, у одного из детей разболелся зуб, на кухне нашли тараканище, в подвале прохудилась труба — и все еще до полудня. На четвертой попытке дозвониться до сантехника Кэрол поняла, что трубку он сегодня не возьмет. Придется обзванивать частные фирмы, влетит в копеечку. Тем более что, чего уж греха таить, далеко не каждый представитель рабочего класса мужского пола согласится у них работать.
От сайта с объявлениями ее оторвал звонок мобильника. Кэрол не без удивления взглянула на высветившийся номер — Рик Граймс.
Рик был одним из адвокатов, представлявших интересы постоялиц Центра в суде. Он предложил свою помощь практически одновременно с тем, как Кэрол начала здесь работать. За два года они неплохо друг друга узнали, но близки не стали — некогда было. Никаких дел, связанных с Центром, Рик сейчас не вел, так что Кэрол даже не представляла, зачем он мог набрать ее номер.
— Алло.
— Кэрол, здравствуй! Слушай, мне совершенно неловко тебя о таком просить, но как-то реально не к кому больше обратиться.
— Для тебя — все, что смогу, ты же знаешь.
— Ну да... Тут такое дело, у моей няни вроде как племянница заболела, а я сейчас в суде, и черт знает, сколько это еще продлится. Карла вообще в городе нет — у них там какой-то чемпионат по настольному теннису, ну я и подумал...
— Хочешь, чтобы Джудит побыла в Центре?
— Ну да, у вас же там и народ, и для детей все есть, в общем одна спокойная двухлетка не особо хлопот добавит, да?
— Конечно, Рик, о чем речь.
— Отлично, тогда я позвоню Розите, чтобы она ее к вам завезла. А вечером сам подъеду, окей?
— Вот и договорились.
— Ты меня спасла. Я твой должник.
— Можешь долг прямо сейчас отдать. У тебя на примете есть кто-нибудь с руками, чтобы не за бешеные деньги мог нам трубу починить?
— Эээ, дай сообразить... Хотя, почему бы и нет. Есть один мужик. Он немного странный, но руки золотые. Я ему сейчас позвоню.
— Вот мы и квиты. Буду ждать Розиту и твоего странного мужика.
Они попрощались, и через пару минут Рик скинул смс: «Приедет к 2, зовут Дэрил Диксон. НЕ ПУГАЙТЕСЬ ЕГО, он хороший)))»
Розита, оказавшаяся молоденькой латиноамериканской красоткой, привезла Джудит и отчалила, забыв даже попрощаться. Кэрол вытащила из чулана старенький детский манеж, пакет игрушек, и оставила Джудит у себя в кабинете. Девочка и вправду оказалась спокойной и не мешала разбираться с бумажной волокитой.
Диксон подъехал без пяти два, и Кэрол, подхватив Джудит на руки, отправилась его встречать.
Мда. Если бы не стопроцентное доверие к Рику, на порог бы она этого «страного мужика» не пустила, решив, что чей-то муж пришел разбирать здание по кирпичикам. Дэрил смотрел, набычившись, и явно не знал, с чего начать разговор. Наконец, кивнул на Джудит:
— Твоё?
— Нет, Рика.
— О, — потупился Дэрил. — И как это я не признал?
— Ты знаешь семью Граймсов? — неподдельно удивилась Кэрол.
— Ну так, виделись. А что, непохоже?
— В общем, да. Извини, но мне сложно вас представить за одним столом.
Дэрил усмехнулся:
— Ты плохо знаешь Рика. Инструменты есть?
Кэрол кивнула, отвела Диксона в подвал, показала стойку с инструментами и протекающую трубу. Тот присвистнул и отправил ее восвояси, заявив, что дальше сам разберется.
Работал долго. Где-то к пяти часам Кэрол забеспокоилась, отнесла Джудит Мэгги и пошла его навестить. В подвале пахло табаком, потом и ржавчиной. С трубы не текло, а Дэрил уже с другой ковырялся.
— Что это ты тут делаешь, позволь спросить?
— Елки, женщина, у вас тут по-хорошему менять все надо к чертовой матери. Что смог — подкрутил, но надолго не хватит.
Кэрол только вздохнула.
— Представляешь, во сколько это встанет?
— Раскошельтесь хотя бы на материал. А я все бесплатно сделаю.
— Заняться больше нечем? — Кэрол изогнула бровь.
— Может, я помочь хочу?
Она выдохнула, опустила глаза и как-то сразу сдалась.
— Чего пришла-то? Засиделся?
— Ты голодный?
— Не мешало бы.
— Тогда завязывай и иди на кухню. Второй этаж, налево по коридору, там табличка на двери. Я тебе что-нибудь разогрею.
Вскоре они вдвоем сидели на кухне. Кэрол смотрела в центр стола и пила чай, пока Диксон поглощал свинину с горошком. Создавалось отчетливое впечатление, что вилкой он пользоваться не привык. Еда, тем не менее, исчезала с феноменальной скоростью.
— Добавки? — спросила Кэрол, когда тарелка опустела.
— Да ну, обожру вас еще.
— Нас скоро станет на три человека меньше. Так что не обожрешь, не бойся.
— Чего это вдруг? — насторожился Дэрил.
Пару секунд перед ответом Кэрол все же помедлила. Потом решила, что скрывать тут нечего.
— Одна женщина заходила ко мне сегодня. Сказала, что утром вернется обратно. К мужу. С ней две дочки. Получается — минус три. Так что ешь, не стесняйся.
— Как-то расхотелось, — пробурчал Дэрил, отодвигая тарелку.
Кэрол хмыкнула.
— Дождешься Рика? Он заедет за Джудит часа через полтора. Вы же вроде как приятели?
— Ага, давно не виделись... — Диксон задумался, словно с силами собирался. И, наконец, с явной мукой на лице, выдавил:
— Можно я с ней поговорю? Ну, с этой, женщиной твоей? Которая валить собралась?
Кэрол чуть не выронила чашку и несколько мгновений вглядывалась в искаженное лицо напротив, пытаясь аккуратно уложить в голове Диксона и его последнюю фразу. Паззл не складывался.
— О господи, да зачем?
— Ну, хуже ж уже не будет, правильно?
Неопределенно мотнув головой, Кэрол выдохнула:
— Первый этаж, справа от входа, третья дверь. Только, Дэрил, — он вздрогнул, — совсем уж глупостей не делай?
— Я что, больной, что ли?
Он вышел из кухни, прикрыв за собой дверь, а Кэрол осталась сидеть на месте. Выстукивала чайной ложкой какой-то рваный боп, нервничая все сильнее с каждой минутой. Кого она отправила и к кому, а главное — за чертом лысым это сделала? Даже если Диксону хватит ума не навредить, ну как, как он помочь сможет?
Чай уже давно остыл в кружке, когда Дэрил наконец вернулся. Сел напротив, посмотрел загнанно, будто извиняясь, и объявил:
— Она остается.
Ложка выпала из пальцев и весело звянкула.
— У меня нет слов. Хотя, постой, одно есть. Как?
Дэрил расслабился, словно отогрелся. Мягко улыбнулся краешком губы.
— Так. Рассказал ей анекдот. Про маленького мальчика.
— Который кричал «волки»?
— Который вообще никогда не кричал, — тихо ответил Диксон. — А его все равно сожрали. Прикинь, обидно?
Вот так просто, подумала Кэрол. Бьешься, как рыба об лед, доказываешь кому-то что-то, не выдерживаешь, срываешься, сдаешься. А потом появляется на пороге некий хрен с горы, на вид — чистейший, эталонный реднек. И в три щелчка поднимает тебя вверх метров на тридцать.
— Ты очень странный человек, Дэрил Диксон.
— И чо?
— Девятьсот баксов в неделю. Есть и даже жить можешь здесь, выбирай любую свободную комнату. По рукам?
Собачья работа. Блядская. Всех не спасти, и не все хотят быть спасенными, но своих-то хотя бы можно так тупо не проебывать?
— Считай, тебе повезло. Оружие тоже можешь носить, на что я, честно говоря, не рассчитывал, — сообщил ему Рик в то утро, когда Дэрилу наконец-то разрешили вернуться на службу.
Бюрократические бляди.
— И как бы я работал без пушки? Добрым словом и их молитвами?
— Не начинай, наверху все на твоей стороне. Даже чертова пресса на твоей стороне.
— Да нет у меня никакой, нахуй, стороны.
— Эй, Диксон, соберись. Ты нужен мне целым. Особенно сейчас. Сходи поздоровайся, все тут с ума без тебя сходили. Сложно было трубку взять?
— Я пожрать только на третий день смог, — глухо сознался Дэрил. — Какие, в пизду, телефоны?
Рик посмотрел на него, молча обошел свой стол и крепко обнял, не допуская и мысли о сопротивлении.
А Диксон и не сопротивлялся ни хрена. Только рыкнул:
— Расскажешь кому — вмажу, хоть ты и блядский шериф.
Раньше только Кэрол могла его обнимать. И вообще к нему прикасаться. По большим католическим праздникам. В смысле, после какого особо крупного пиздеца. Когда Мерла грохнули, например. А потом к ним направили Бет.
Бет... Золотая девочка. Поначалу раздражала просто пиздецки. С какого-то хера решила, что офицер Диксон — это что-то типа охренительно здорового плюшевого медведя, и тискала его на глазах у всего отделения. Потом оказалось, что она еще и правильная, как твой Папа Римский — этих не бей, на того не ори, даже с отморозками надо по-человечески.
Только подвела тебя человечность, девочка моя. А я и не доглядел. Ебаный мудак.
Каждую ночь Диксону снилось одно и то же — затылок Бет взрывается, как брошенный с крыши арбуз, во лбу чокнутой бабы появляется маленькая такая дырочка, кричит Кэрол, и только тут Дэрил понимает, что дырочку проделал он сам, и останавливаться не собирается, Господи Иисусе. Он стреляет, стреляет, и стреляет, палит во все стороны, совершенно слетев с катушек. И поют, поют в черепе мразотные голоса: а мы предупреждааали... Мы говорили, мы предупреждали, зарекалась ворона дерьмо не клевать, да видно, не миновать...
Влезла в душу без мыла, сойка глазастая. Будь помоложе — влюбился бы, и гори все синим пламенем. А так — ну куда к черту. Только переделала она его, выкопала что-то мягкое, детское, нежное, как крем-ебаный-брюле. И разлетелось это нежное кровавыми ошметками, вместе со светлой, глупой ее головой.
И чего, спрашивается, высунулась? Не удержалась. Уже на вторую неделю напарничества Диксон понял, что у этой феечки яйца будут побольше, чем у многих мужиков. Вот и влезла. А он не успел остановить. И пизда рулю.
Нахрена он тогда, спрашивается, сдался? Служить и защищать, как же. Акела промахнулся — Акеле пора на пенсию. Только дальше-то что ему делать? Заползти в какую-нибудь нору и сдохнуть?
Первое, что бросилось в глаза в родном отделении — долбаный алтарь. Ну и фоточку они выбрали. Улыбается и машет. Как живая.
Кэрол несильно ткнула его в бок:
— Ты как?
Он перехватил ее кулак и мягко жамкнул. Сначала хотел съязвить, но неожиданно для самого себя ответил честно:
— Хуево.
— Хочешь поговорить?
— Пока нет, — соврал Дэрил. Поговорить, угу.
Поорать он хотел. Повыть. Стены побить. Убить еще кого-нибудь.
Толку-то.
Ебнутая тварь, пристрелившая Бет, мертва. А остальные ни при чем.
Через час он не выдержал испуганных цепких взглядов, долгих рукопожатий и проникновенных заглядываний в глаза. Диксон любил этих людей, кроме шуток, любил. Они составляли единственную семью, которая у него когда-либо была. И будет.
Но сколько ж можно, братцы? Он же не железный.
Сбежал во внутренний дворик, где стояли машины, урна и широкая лавочка. Трясущимися руками добыл из кармана сигарету. Докурив, закатал рукав и добавил новый ожог к созвездию на предплечье.
— Если об этом узнают, ты точно положишь на стол пушку. А может быть, и значок.
— Блядь, женщина, обязательно так подкрадываться?
— Вынь бананы из ушей. Я даже не старалась.
Он выбросил окурок и опустил рукав.
— Придешь домой — смажь йодом и заклей пластырем. Чтоб я этого больше не видела.
— На хуй йодом-то?
— Гангрена тебя не убьет, только покалечит.
Она села рядом, на него не глядя.
— Я больше не буду.
— Себе это скажи, горе луковое.
С ней было хорошо молчать. Она понимала.
— Как ты с этим живешь? Я про... Я про твоих девочек.
Кэрол подумала, поджала губы.
— Разве это жизнь? Ты другой, ты витальный...
— А по-английски?
— Пффф... Силы в тебе много, Дэрил. Жизни, цвета. Ты справишься, я знаю. Я уже никакая. Ты — другой. И сам спасешься, и других спасешь.
— Спасибо за совет, епта. Ты прям так сейчас помогла. Подожди — и рассосется. Сам я б не допер.
Она вздохнула. Сморщилась, как от боли.
— Ищи ее. Никогда не переставай искать.
— В смысле?
— Как бы тебе... Иногда я вижу Софию в камешках на берегу. С пятнышками, вроде веснушек. Или ветер будто прячется за спину, как она когда-то. Ты когда-нибудь слышал про М-теорию?
— Ну, читал в сети что-то. Только не понял ни хрена.
— Да ее никто особо не понимает. Смысл в том, что времени, в принципе, нет. И все, что с нами происходило и когда-то произойдет — все существует здесь и сейчас, просто наше сознание этого не воспринимает.
— Хуйня какая-то.
— Послушай, я не физик, и не математик. Что вижу, то пою. Она не может просто раствориться, перестать быть. Никто не может. Когда-нибудь, поверь мне, ты ее найдешь. И тебе станет легче.
Она встала со скамейки, немного помешкала, наклонилась и прикоснулась губами к его виску. Погладила по голове.
— Ты удивительный человек, Дэрил Диксон. Никогда этого не забывай.
Слова Кэрол сбылись зимой. Вечером, когда он шел с работы, город с востока заволокла грозовая туча. Встретилась на западе с закатным солнцем и осветилась изнутри. Громыхая и рыча, небо заливало Атланту золотом. Дэрил посмотрел наверх и узнал в этом чуде Бет. Она тоже была такая — нежная и золотая, с дикой, мощной силой, скрывавшейся в глубине.
Дэрил Диксон подставил дождю лицо и закрыл глаза.
Карл доставал из шляпы кролика, делал сальто, «превращал» бумажный букет цветов в живого голубя, ходил колесом, перекидывал из руки в руку шуршащую ленту карт. Устал как собака. Вот тебе и халтурка. Но визжащие от восторга дети и пятьдесят баксов чаевых сверху все компенсировали.
Он просто обожал свою жизнь. Необычную, кочевую, безумную и опасную. Его окружали самые обалденные люди во всем белом свете. Его отец жонглировал огнем! Ну, у кого еще был такой крутой папаша? Ни за какие коврижки он бы ни с кем не поменялся.
Но все же, когда Карл Граймс проснулся сегодня утром, его мир немного изменился — разумеется, незаметно для него самого. Когда он, как всегда, позже всех выбрался из своего трейлера, безбожно зевая и разминая руки, притаившаяся на крыше Бет вылила на него ведро ледяной воды.
Название: Капитан Духов и дело о зловещем похищении мака
Автор: WTF The Walking Dead 2015
Бета: WTF The Walking Dead 2015
Размер: миди, 6 546 слов
Пейринг/Персонажи: Рик, Лори и Карл Граймсы, Мерл и Дэрил Диксоны, Хершель, Мэгги и Бэт Грины, Кэрол и София Пелетье, Гленн Ри, Шейн Уолш; Пейринги проспойлерят вам детективный сюжет!Правда проспойлерят, прочтите сначала фик, он не такой уж и большойШейн/Лори, Гленн/Мэгги, Мерл/Кэрол, Рик/Дэрил
Категория: джен, гет, слэш
Жанр: юмор, детектив, страсти-мордасти
Рейтинг: R
Предупреждения: нецензурная лексика, упоминание наркотиков, неполиткорректные высказывания; возможен некоторый ООС из-за переноса персонажей на российскую почву
Краткое содержание: В России две беды – воруют и зомбиапокалипсис!
Задание: российское!АУ
Примечание: 1. Написано по заявке: «Дорогие авторы, а напишите про то, что было бы, произойти зомби-апокалипсис в России? Побольше юмора и русских стереотипов, но без всякие мерисьюх и скатывания в уг».
2. Некоторые пояснения по поводу фамилий: Grimes происходит от древнескандинавского Grimr – привидение, дух, поэтому фамилия у бравого капитана полиции Духов; братья Хреновы получили фамилию из-за созвучности Dixon – Dickson; фамилия Зеленых обязана своему появлению лишнему "е" в фамилии Greene.
Размещение: только после деанона
Для голосования: #. WTF The Walking Dead 2015 - работа "Капитан Духов и дело о зловещем похищении мака"
Обычно всякая мутная хрень снится после пары лишних бутеров на ночь, а капитану полиции Духову чертовщина приснилась, видать, с голодухи. Как будто во время разборки с заезжими бандитами прилетела по его душу пуля, но чуток промахнулась, и потому очутился он не в гробу в казенных белых тапочках, а в районной больнице, куда тапки нужно было приносить свои. И вот лежит он в палате один-одинешенек – в руку капельница пустая воткнута, на тумбочке букет цветов чахнет – и смотрит на часы на противоположной стене. Секундная стрелка на них не двигается, но часы почему-то тикают. И так громко тикают, сука, что и мертвого разбудят!
На этой неприятной мысли Рик проснулся. Никакие часы над ухом, слава богу, не тикали, зато какой-то дятел настойчиво стучал во входную дверь.
Черт, только заснул ведь! Кого там принесла нелегкая и почему непременно под дверь их жилплощади? На секунду мелькнула мысль о ходоках, но даже в полусонном состоянии Рик сообразил, что тогда бы в дверь не просто колотили, но еще и орали благим матом.
Стук не прекращался. Этот утренний птах сейчас перебудит в чертовой матери всех в квартире, подумал Рик и со стоном разлепил глаза. На линялых обоях в веселенький цветочек – Лорина мама выбирала! – сидел здоровенный таракан. Вот тварюга! Пока Рик оглядывался по сторонам в поисках подходящего метательного снаряда, таракан издевательски неторопливо дополз до вентиляции и скрылся в трубе. Рик дал себе страшную клятву, что заклеит чертову дыру сегодня же вечером. И заставит помочь Шуру. Раз уж он живет теперь в их квартире, так пусть хоть пользу приносит!
А невидимая глазу радистка Кэт продолжала ритмично стучать в дверь. И кто же из оставшихся соседей настолько упертый? Рик выругался еще раз, сполз с куцего кухонного диванчика, на котором только лилипут поместится, и как был, в майке и тренировочных штанах, поплелся открывать.
– Рюрик Романович, – со сдержанным достоинством произнес с порога профессор Зеленых с пятого этажа. Профессор был единственным, кто упорно продолжал звать Рика ненавистными именем-отчеством, несмотря на все просьбы.
– Утречка, Гонорий Никифорович, – пробормотал Рик.
– Я вас разбудил? Прошу прощения, Рюрик Романович, – величавым взмахом руки профессор отодвинул Рика с дороги и вошел, хотя никто его внутрь не приглашал. – Дело не терпит отлагательств!
У Гонория Никифоровича все дела не терпели отлагательств, но, как говаривала Лора, некоторым людям проще отдаться, чем объяснить, почему не хочешь. Рик вздохнул и кивнул в сторону кухни:
– Пойдемте.
Профессор вплыл на замызганную кухню, как адмирал Иван Федорович Крузенштерн, человек и пароход, и замер у плиты, скорбно поджав губы.
– Я вас слушаю, – Рик аккуратно обогнул профессора по фарватеру и устроился у подоконника.
За окном раскинулась во всей красе улица Ленина, главная, блядь, магистраль поселка городского типа Королево: пыльные деревья и кусты, ржавые машины, лениво догорающая помойка и парочка ходоков, кругами ползающих по детской площадке. Ни черта, считай, не изменилось. Кстати, надо будет выйти во двор и проломить мертвякам бошки от греха подальше, а то эти твари вечно сбиваются в стада. Сейчас вроде двое их, а спустя час под окнами уже толпа, как на заводском субботнике. Хорошо хоть, бревна не приносят, такого подъездная дверь точно не выдержит.
– Сегодня обещает быть солнечно, – сдержанно-скорбно сообщил профессор, повысив голос, и Рик понял, что позорно утратил бдительность.
– Э-э, да. Прошу прощения, поздно лег. Дела, знаете ли.
– Да-да, Рюрик Романович! Дела! Я очень ценю вас как единственного представителя власти в нашем подъезде! Поэтому и пришел.
Строго говоря, Гонорий Никифорович врал. Или немного подлизывался. Полицейским был и Шура, но к нему профессор Зеленых не благоволил и обзывал нехорошими выражениями типа дармоеда, приспособленца и оборотня в погонах. На этом месте Рик обычно закатывал глаза, но в спор благоразумно не вступал.
– Так вот, Рюрик Романович, речь идет о преступлении!
– И что же такого случилось? – меланхолично спросил Рик, зная о страсти Гонория Никифоровича к излишней театральщине.
– В это тяжелое время, когда мы вынуждены выживать своими силами, брошенные на произвол судьбы как правительством, так и местными органами власти…
– Гонорий Никифорович, а можно конкретнее?
Тот сбился, посмотрел на Рика осуждающе, но все же перешел к делу:
– Тот огород, который я разбил на крыше. На благо всего подъезда, замечу! Какой-то варвар и вандал сегодня ночью повыдергал на нем весь мак!
Да еб твою мать!
К счастью, Рик успел прикусить язык и не выпалил это вслух. Но именно чертов мак стал причиной нехорошей ссоры между ним и профессором несколько месяцев назад. Гонорий Никифорович сверкал очками и упрямо твердил, что это прекрасное растение обладает рядом целебных свойств и великолепно хранится в домашних условиях, а Рик бранился, вспоминая всех нахмуренных торчков из окрестных районов. Конечно, всю эту шелупонь сожрали в первую очередь, но Рик, как капитан полиции (пусть полицию тоже быстро сожрали), к ханке относился крайне отрицательно. Так что, если подумать, новость про мак была даже в чем-то и хорошей. Может, профессор образумится и прекратит выращивать всякую подозрительную дрянь вместо классово правильной картошки.
– Просто повыдергал? – с некоторой надеждой спросил Рик.
– Повыдергал и унес!
А вот это хуже.
– Уважаемый Рюрик Романович, все мы прекрасно знаем, кто способен на такое, не побоюсь этого слова, вопиющее хищение, – с нажимом произнес Гонорий Никифорович, и Рику стало совсем тоскливо. – В нашем дружном подъезде есть только две паршивых овцы!
– Профессор, а вы уверены, что это именно хищение?
– Молодой человек, мне много лет, но я еще не выжил из ума! Я не спал и все прекрасно слышал!
– А можно с этого места поподробнее?
Теперь Рик проснулся окончательно и переключился в служебный режим. Опыт не пропьешь, а он, как-никак, сотрудник внутренних органов. На этом месте Рик вспомнил о ходоках с их пристрастием к внутренним органам и слегка взгрустнул.
– Разумеется, – профессор Зеленых устроился на том самом диванчике, где так недавно спал Рик. – Сейчас расскажу по порядку. Вы же знаете – я ночами работаю…
– Да-да…
–…тружусь. Огород отнимает все время, но я не могу забросить работу всей своей жизни! Я начинал ее, когда еще преподавал в Тимирязевской академии в Москве. Я вам рассказывал, как в восьмидесятых…
– Да, Гонорий Никифорович, – не выдержал Рик, – и не раз.
От такой вопиющей бестактности Гонорий Никифорович вскинул убеленную сединами голову и послал Рику возмущенный взгляд, но к делу все же вернулся:
– Этой ночью я тоже работал – писал монографию. Вы должны понять, Рюрик Романович, что это будет веха в истории сельского хозяйства! Да, сейчас у нас некоторым образом апокалипсис, но когда-нибудь выжившие потомки оценят этот труд по достоинству!
– Конечно, оценят, Гонорий Никифорович!
Из вентиляции опять высунулся таракан – тот же самый или другой, черт их поймешь. Рик, не отрывая от него взгляда, попытался снять с ноги тапок.
– Вы только вдумайтесь в название, Рюрик Романович! «Кожные заболевания северных оленей на территории Ненецкого автономного округа: классификация, диагностика и лечение». Ручаюсь, это будет прорыв в исследованиях!
Услышав название эпохального ученого труда, таракан, не будь дурак, тут же съебался обратно. Рик бы тоже свалил, только куда?
– Вы писали монографию. И что дальше?
В квартире хлопнула дверь. Интересно, кто встал: Лора, Кирилл или, бывают же такие чудеса, Шура?
– А дальше я услышал шум на лестничной клетке. Признаться, поначалу я решил, что в подъезд проникли ходоки – опять через мусоропровод пролезли.
Рик кивнул. Ведь просил же всех жильцов, как приличных людей просил не кидать туда мусор! Все равно теперь его никто не вывозит, а ходоки сползаются на запах, как мухи на говно.
– В каком часу это случилось, не обратили внимания?
– Каюсь, не обратил, – сокрушенно вздохнул профессор. – Думаю, после четырех утра. Так вот, возвращаясь к событиям этой ночи. Как глава семьи, я обязан приложить все усилия, что защитить дочерей. Я послушал еще немного, но шум не повторился. Тогда я взял ружье и выглянул из квартиры.
От дряхлой берданки был только один толк – посильнее врезать прикладом. Но профессор упрямо верил, что отстреляется даже от толпы ходоков.
– На площадке никого не оказалась. Зато я обнаружил, что дверь на крышу открыта. Я поднялся туда и узрел этот ужас. До утра я охранял остальные растения, а как рассвело, тут же поспешил к вам! Рюрик Романович, – профессор заговорщицки понизил голос, – мы с вами прекрасно знаем, чьих рук это дело.
Ну вот опять! И, главное, хрен возразишь.
– Че случилось? – чудо произошло, и на кухню ввалился помятый со сна Шура, который обычно вставал ближе к обеду. – О, Гонорий Никифорович! Опять жалобу на кого-то настрочили?
Тот возмущенно вскинулся, и Рик поспешил вмешаться, пока они не сцепились друг с другом:
– Нет, профессор зашел по делу.
– Преступление, – пророкотал Гонорий Никифорович, как просыпающийся вулкан. – Кража! Рюрик Романович, как капитан полиции, разберитесь с этим беспределом!
– А, да, разберись, – Шура стащил с давно уже неработающей плиты чайник и присосался к носику.
– Сходи за водой сначала, – не выдержал Рик. – Мало осталось.
– Схожу, я ж тебе обещал.
– Вот именно.
– Эти разбойники! – разорялся тем временем Гонорий Никифорович. – Асоциальные элементы! Уголовники! Братья, прошу прощения, Хреновы!
– Так что там стряслось? – спросил Шура, не глядя на профессора.
– Мак повыдергали.
– Ууу! О-фи-геть!
– Не шумите так! Кирюша еще спит, – на кухню вплыла Лора в кокетливом халатике, но, как ни удивительно, без вечных бигуди. – Ох, Гонорий Никифорович! Вы бы предупредили, что зайдете!
Профессор Зеленых в присутствии дамы поднялся и слегка поклонился:
– Прошу прощения. Но я вынужден попросить вашего мужа вмешаться и арестовать виновников…
И когда это уже успели и преступление раскрыть, и виновников найти?
Рик прокашлялся:
– Профессор попросил меня расследовать одно происшествие. Лора, садитесь завтракать без меня.
Неплохо бы разобраться с вырванным маком до того, как даже все ходоки с улицы Ленина узнают, кто тут главный варвар и вандал подъезда.
– Рик, у тебя никогда нет времени на семью!
– Да ладно, Лор, у него работа такая, – успокаивающе протянул Шура.
– И у тебя тоже, замечу! – Рик пошел было в комнату за формой, но обернулся. – Принеси воду – со вчерашнего дня прошу!
Шура поднял руки, капитулируя:
– Да принесу я! После завтрака.
Рик чертыхнулся, вышел из кухни, бросив по дороге взгляд на закрытую дверь в комнату Кирилла, и достал из гардероба помятый и потрепанный, но все еще официальный мундир. Вести следствие, пусть даже и самое дурацкое, следовало по всем правилам.
Продолжение в комментариях.
URL записиНазвание: Мало золота и мало серебра
Автор: WTF The Walking Dead 2015
Бета: WTF The Walking Dead 2015
Размер: мини, 1 500 слов
Задание: мистика!AU
Персонажи: Рик Граймс, спойлер!Death!Дэрил Диксон, оригинальные персонажи
Категория: пре-слэш
Жанр: мистическая сказка
Рейтинг: PG-13
Примечание: в качестве саундтрека
Предупреждения: тотальная AU, никакой достоверности
Краткое содержание: за темной ночью, за быстрым ручьем, за медовым лугом живет Смерть-Смертушка. Ведет ладью по рекам и озерам, правит веслами.
Размещение: только после деанона и с оповещения автора
Для голосования: #. WTF The Walking Dead 2015 - работа "Мало золота и мало серебра"
On this night, on this night,
Every night and all,
Hearth and house and candle-light,
And Christ receive your soul.
When from here away you pass
Every night and all,
To Thorny Moor you come at last;
And Christ receive your soul.
(с) перевод
Every night and all,
Hearth and house and candle-light,
And Christ receive your soul.
When from here away you pass
Every night and all,
To Thorny Moor you come at last;
And Christ receive your soul.
(с) перевод
– Пенни за твои мысли, – смеется милая Нетти.
– Для такого красавчика кружка эля бесплатно, – улыбается милая Нетти. Смахивает со лба выбившуюся из прически прядь и кружится по дощатому полу так, словно совсем не устает носить сразу несколько тяжелых кружек на одном подносе. Стучат ее невысокие каблуки, шелестят ее юбки, а шерсть тартана спадает с округлого плеча мягкими складками.
У Нетти слишком много шумных и беспокойных ухажеров, зато в кабаке отличный эль: от такого сразу начинает сладко кружиться голова и путаются мысли. Рик пьет кружку за кружкой и отдает за хмельной напиток все мелкие деньги, горстью бросая их на потемневший от разлитой выпивки стол. Только последнюю монету, припрятанную в нагрудном кармане, не трогает. Страшится к ней прикоснуться: серебро холодит кожу через рубашку и не нагревается от телесного тепла.
– Спой нам, солдат, – заливается смехом милая Нетти, дергая Рика за рукав огрубевшими от работы, но все еще сохранившими изящество пальцами.
– Спой с нами, солдат, – ревниво хлопает Рика по плечу один из ее ухажеров, а тот только сбрасывает его руку. Тисовая цагра лежит рядом с ним на скамье, и его оставляют в покое.
От стука каблуков сводит зубы, от шелеста юбок висок словно пронзает тупой иглой, а тартан слишком похож на языки пламени. Нетти мила, мягка шерсть ее накидки, и крепок эль, а наступающая ночь холодна, как чужое серебро в кармане. Рику мерзнуть в этой тьме до самого рассвета и не согреться никаким пожаром.
– Иди домой, убогий, – толкает его сын кузнеца под хохот собутыльников, – пока от твоего вида молоко не скисло.
Рик не слушает.
Вместо дома у него остывшие угли, занесенные снегом, четыре ветхие стены и прогнивший соломенный настил – даже крысам нечем поживиться. Три тела под тонкими саванами и три деревянных креста в мерзлой земле: мать с отцом и сестрой ждали-ждали его обратно, да так и не дождались. Сгорели, словно свечи, в лихорадке. Священник прочитал молитвы, могильщик забросал землей, и сделано дело.
Вместе с запятнанными простынями и утварью нужно было сжечь и привезенные подарки. Цагра отцу, серьги сестре, шаль матери: красный тартан, мягкая шерсть, сладкий запах.
– Повеселись со мной, – выдыхает Нетти по-бесовски горячо ему прямо в ухо, – ведь мы-то живы.
Рик едва удерживается от грубого ответа и не смотрит ей в глаза.
* * *
«Из ума выжил», «глаза что у мертвеца», «совсем пропащий» – говорят про него соседи, и не думая понижать голос. Косятся, как на чумного. Может, жалеют, а может, брезгуют – не понять по осторожным взглядам. Рику до них нет дела. Монетки, которые он перекладывает из старой отцовской шкатулки в карманы, понемногу убывают, а эль в кабаке у Нетти не кончается, сколько ни лей.
Чистыми, морозными ночами месяц все округляется, становясь похожим на серебряный гроут в кармане. Совсем скоро, совсем близко. Рик ждет, пока он дорастет до полной луны. На душе тяжко, словно кто-то взбаламутил ил в реке: боль все никак не осядет. Но это ничего, это пройдет. Это не страшно. Нужно только считать дни и не ошибиться.
* * *
– За вересковой пустошью, за каменистой насыпью, за быстрою водой, – приговаривала старуха, чертя высохшими до костей пальцами над паром. Трещали ветки в очаге и закипала вода, а старая ведьма говорила молодым голосом, касаясь его щеки: – Тебе бы бежать домой со всех ног, мальчик.
Он бы и побежал, но ноги подогнулись, а голова пошла кругом от густого болотного варева, бурлящего в котлах.
* * *
– Забери свои побрякушки, – шипела в первый раз старуха, бросив серьги сестры и цепочку матери на пол. – Мало золота и мало серебра за то, что ты просишь. Мертвых не вернуть. Лучше и не пробовать.
– Забудь сюда дорогу, – грозила во второй.
– Подскажу, что делать, а помогать не стану, – сдалась в третий. – За вересковой пустошью, за каменной насыпью…
Холоден был серебряный гроут, вынутый из чана с кипящим варевом.
– Дожидайся полнолуния, ступай на реку, да монету не забудь. Тяжела твоя ношенька, длинна твоя дороженька, а Смертушка недобра.
* * *
– За темной ночью, за быстрым ручьем, за медовым лугом живет Смерть-Смертушка. Ведет ладью по рекам и озерам, правит веслами, – поет милая Нетти, и голос у нее глубокий, как омут, но глаза весело блестят.
– По твою ли душу, за твоим ли телом, – продолжает она, красивая в отблесках пламени, как фэйри, а Рику все чудятся безобразные черти, пляшущие на углях.
Холодно серебро в нагрудном кармане, но ночь еще холодней. Крадется неслышной поступью, подбирается все ближе полнолуние: время выходит, и пальцы сами собой цепляются за крепкую тисовую рукоять цагры.
* * *
Мерин хрипит и вырывается, не дается в руки, сколько ни шепчи ему ласково на ухо – а раньше был такой послушный, что ходил за сестрой хвостом, словно преданный пес. Рик отвязывает его, кладет побольше сена и наливает в лохань свежей воды из колодца. Ночь будет длинна – длиннее всех, что были раньше, – а вернуться он почти не надеется.
– Отдашь монету в руки, но не смотри в глаза. – Раздраженно ворчит старуха, а потом вздыхает, хватает за руку и называет сынком: – Одумайся, сынок, Смерть не подкупишь золотом и не сманишь серебром…
Рик спешно благодарит ее и уходит, закинув ремень цагры на плечо, да так и не махнув на прощание.
* * *
Каменистая насыпь крошится и колет ноги даже сквозь толстые кожаные подошвы, луна слепит, а вереск дурманит своей тошнотворной сладостью. За темной ночью, за быстрой водою и медовым лугом живет Смерть-Смертушка, но добраться до нее непросто. Корни словно нарочно вылезают из-под земли, стебли цепляются за одежду: не пройдешь, даже не пытайся. Рик комкает мягкий тартан в немеющих от стужи пальцах и идет вперед, по-солдатски чеканя шаг.
Может и врет старуха, а уж в песнях чего только не поется, но луна полна и тиха ночь, а гроут в кармане светится серебром сквозь плотную ткань.
Нет ветра, чтобы снести туман в сторону. Чем ближе к реке, тем сильнее закипает под ногами густая белая дымка. Пахнет талой водой и осокой. Волны лижут берег: не подходи слишком близко, а то поскользнешься и окунешься с головой. Рик ступает не спеша, выбирая тропинки, но не боится. Нечего бояться, когда ищешь Смерти.
Молчит даже старый черный дрозд, свивший гнездо в овраге рядом, лишь ивы лениво полощут косы в потоках, плещут ветвями, как живые: сколько ни всматривайся, не поймешь, качает их течение или что-то движется под их сенью.
В башмаки заливается вода. Замша намокает, а поступь тяжелеет, но назад не повернуть. Смыкаются, сплетаются над готовой ветки и туман опускается пологом: засни, путник, приляг, усталый – грудью на гальку, головой на камень, щекой на бурый мох.
Рик не спит. Щиплет себя за руку, но веки все тяжелеют против воли. Ивы шепчутся между собой и звенят листвой, приподнимая ветки, чтобы пропустить ладью, тенью скользящую по волнам. Тихо скрипят уключины, мерно о темный борт плещет вода – холодная, серебряная, как старый гроут, – и ночь будто светлеет.
Рик подходит все ближе, чуть не оступается на скользкой полоске мелких камней, окликает по имени. От холодного пота рубашка так и липнет к телу – страшно даже рот открыть, но молчать еще страшнее. Пальцы сами тянутся в карман за монетой.
«Не смотри в глаза, но отдай прямо в руки», – шипела старуха, сморщенной рукой рисуя ведьмовские знаки.
Рик не хочет, но все равно смотрит: на черную шерсть плаща и на густую тень от капюшона. Смотрит, но не видит ничего кроме светлых неживых глаз. Ладья подплывает ближе, и гроут падает в ладонь – не костлявую, но по-странному бледную.
Нелегка дороженька, тяжела ношенька, недобра Смерть-Смертушка : жалит взглядом, хлещет, словно ракитовым прутом. Говорит низким голосом:
– За кого просишь меня?
– Не за себя. – Пусть голос не дрожит, а все равно выдает страх. – Отпусти семью.
«Нечего бояться, – хохотала старуха, – раз к самой Смерти идешь. Больше раза не погибнешь».
– Что отдашь взамен?
«Мало золота и мало серебра», – шептала она слишком молодым, сладким голосом.
– Что попросишь. – Сердце будто проваливается куда-то вниз, его все сильнее стискивает клещами, но страх по капле утекает.
«Мой смелый мальчик», – звала мать с порога, прощаясь, и куталась в теплую накидку.
– А если потребую душу?
– Что попросишь, – повторяет Рик.
– Прогнать бы тебя с пустыми руками.
– Далеко я не уйду. – Длинна ночь, полна луна, а дома Рика никто не ждет: некуда спешить и некуда возвращаться. – Плата отдана.
– Отслужишь год, прослужишь два, дослужишь третий – их отпущу, а тебя заберу совсем. Серебро оставишь себе, а цагру отдашь залогом.
Рик силится ответить, но язык словно прилипает к небу – не вымолвить ни слова, а перед глазами все плывет красным тартаном матери, вьется пряным духом ее свежей выпечки, переливается смехом сестры. Он кивает, как во сне, и в тот же миг все тело будто сковывает ледяными цепями: не пошевелиться, и холод продирает до костей.
– Не соврешь? Не обманешь? – Светлые глаза смотрят прямо в душу. Захочешь соврать – не выйдет.
Шея не слушается, и Рик вместо ответа опускает веки. Грубая шерсть чужого плаща вдруг сама оборачивается вокруг тела, подлезает под руки, греет грудь, окружая терпким запахом весенней прелой земли.
* * *
За темными ночами, за быстрыми ручьями, за медовыми лугами живет Смерть-Смертушка. Ведет ладью по рекам и озерам, правит веслами, берет свое: не попадайся на пути, но если уж ищешь ее, то непременно найдешь.
Название: Гольфстрим
Автор: WTF The Walking Dead 2015
Бета: WTF The Walking Dead 2015
Размер: миди, 4400
Задание: No ZA!AU
Персонажи: Бет Грин, Рик Граймс, Кэрол Пелетье, Дэрил Диксон, Карл Граймс
Категория: джен
Жанр: ангст с хэппи-эндом.
Рейтинг: R
Предупреждение: нецензурная лексика.
Краткое содержание: пять героев — пять разных миров. И крайне ограниченные возможности их взаимодействия.
Размещение: только после деанона
Для голосования: #. WTF The Walking Dead 2015 - работа "Гольфстрим"
— Вы когда-нибудь слышали о чем-то, под
названием М-теория? <...> Смысл в том, что в этой
вселенной мы воспринимаем время линейно, идущее
вперед… Но за пределами нашего континуума, с
четырехмерной перспективы, время бы не
существовало, и если бы мы могли взглянуть с этого
угла... То увидели бы, что наш континуум выглядел
бы плоским, как единая скульптура с материей в
суперпозиции каждого места, которое она когда-
либо занимала, а наш разум просто кружит сквозь
наши жизни будто тележка на рельсах. <...> И ты
перерождаешься, но в ту же самую жизнь в которую
ты всегда был рождён. Невозможно вспомнить свои
жизни, нельзя изменить свои жизни, и это ужасная и
тайная участь всего живого. Ты в ловушке… В этом
кошмаре, в который ты продолжаешь просыпаться.
«Настоящий детектив»
Строго говоря, это приключение происходит не с
«нами». Оно происходит со вселенной и
сознанием. Но для простоты можно считать,
что сознание, жившее во вселенной номер
один, прекращается, а вместо него возникает
сознание, живущее во вселенной номер
два — как один факел зажигают от гаснущего
другого. Это новое сознание помнит не свое
прошлое во вселенной номер один, а свое
прошлое во вселенной номер два, которое
было чуть другим. Поэтому никто не замечает
такого перехода. <...>
Когда бабочка сделалась мудрецом по имени Чжуан-цзы,
тот проснулся в уверенности, что раньше был
китайским мудрецом — которому просто
приснилось, будто он на время стал порхающей
между цветами бабочкой. После этого Чжуан-цзы
прожил долгую и счастливую жизнь.
«Любовь к трем цукербринам»
Некоторые не могут ослабить свои оковы — как
не могут и спасти друзей своих.
Ты должен быть готов сжечь сам себя:
как ты сможешь обновиться, не став сначала
пеплом?
«Так говорил Заратустра»
названием М-теория? <...> Смысл в том, что в этой
вселенной мы воспринимаем время линейно, идущее
вперед… Но за пределами нашего континуума, с
четырехмерной перспективы, время бы не
существовало, и если бы мы могли взглянуть с этого
угла... То увидели бы, что наш континуум выглядел
бы плоским, как единая скульптура с материей в
суперпозиции каждого места, которое она когда-
либо занимала, а наш разум просто кружит сквозь
наши жизни будто тележка на рельсах. <...> И ты
перерождаешься, но в ту же самую жизнь в которую
ты всегда был рождён. Невозможно вспомнить свои
жизни, нельзя изменить свои жизни, и это ужасная и
тайная участь всего живого. Ты в ловушке… В этом
кошмаре, в который ты продолжаешь просыпаться.
«Настоящий детектив»
Строго говоря, это приключение происходит не с
«нами». Оно происходит со вселенной и
сознанием. Но для простоты можно считать,
что сознание, жившее во вселенной номер
один, прекращается, а вместо него возникает
сознание, живущее во вселенной номер
два — как один факел зажигают от гаснущего
другого. Это новое сознание помнит не свое
прошлое во вселенной номер один, а свое
прошлое во вселенной номер два, которое
было чуть другим. Поэтому никто не замечает
такого перехода. <...>
Когда бабочка сделалась мудрецом по имени Чжуан-цзы,
тот проснулся в уверенности, что раньше был
китайским мудрецом — которому просто
приснилось, будто он на время стал порхающей
между цветами бабочкой. После этого Чжуан-цзы
прожил долгую и счастливую жизнь.
«Любовь к трем цукербринам»
Некоторые не могут ослабить свои оковы — как
не могут и спасти друзей своих.
Ты должен быть готов сжечь сам себя:
как ты сможешь обновиться, не став сначала
пеплом?
«Так говорил Заратустра»
Пролог
— Сучка, сука или суперсука?
— Сучья королева ада, — пробурчала Джоан.
Бет вздохнула и попыталась пригладить вечно выбивающиеся из прически кудряшки. Даже в хорошем настроении Дон могла весь мозг вынести лекциями о респектабельности внешнего вида. А сегодня, наверное, вообще убьет. Здравствуй, очередной бесконечный день на «любимой» работе!
Утро выдалось божественное. С запада город заволакивала низкая, клубящаяся грозовая туча. Когда край ее достиг показавшегося на востоке солнечного диска, проникшие под нее лучи превратили грязно-серую массу в сияющий покров оттенка палевого золота, урчащий и погромыхивающий.
Бет стояла на мосту, прислонившись к перилам, и не могла наглядеться. Несколько минут Атланта выглядела так, как в Библии для детей рисовали Рай. Когда туча скрыла солнце окончательно, волшебство закончилось. Вокруг снова был привычный, недружелюбный мир. В котором вот-вот должна была разразиться гроза.
Только в офисе Бет заметила, что перила испачкали край ее белой блузки. Не смертельно, да и посетители не разглядят из-за стойки — но Дон считала абсолютно неприемлемым даже крошечное отклонение от идеала. Тем более, что сегодня она Сучья Королева Ада. Хорошо, что у Бет всегда была запасная рубашка — пунктики своего босса ей пришлось изучить от и до. В случае с Дон их скорее следовало называть Пунктами, с большой буквы.
Пункт первый — Дон всегда права. Второй — она высокоморальна по умолчанию. Из чего следует, что Бет должна ей куда больше, нежели выполнение своих служебных обязанностей. Специфическое отношение, некое понимание, солидарность особого сорта. Дон важно было видеть, что человек соглашается с ней не по причине смены личных убеждений, а под давлением обстоятельств. Может быть, она считала это некоей победой, превосходством своего мировоззрения. Может, просто ебанулась, а врачи проморгали.
Бет переоделась и села за компьютер. Новые рекламные листовки — ну надо же, «Мы помогаем людям!». Частная стоматологическая клиника. Помогает людям. Раза три-четыре в день Бет видела глазами души своей, как втыкает в Дон что-нибудь острое, например, ручку. Узнай Дон, что про себя Бет называет ее отнюдь не «мисс Лернер», точно бы убила. Словно почуяв ее мысли, начальница высунулась из кабинета.
— Бет, ты уже прочитала информационное письмо?
На черта тебе нужно отправлять мне письмо? Ты же засела буквально за дверью!
— Конечно, мисс Лернер. «Гуд диэл» привезут бумагу к десяти.
Дон помрачнела (Бет бы этого не заметила, не работай на нее так долго), молча поджала губы, бросила взгляд на часы и вернулась к себе. И как ей удается такая идеальная укладка? Волосок к волоску, ни прядки не выбьется.
Начали подтягиваться врачи. И первым, конечно, Горман, чтоб у него руки отсохли. Он специально приходил пораньше и долго торчал у стойки, капал слюнями, отпускал шуточки на грани фола и, не таясь, разглядывал контуры белья под блузкой. Дон знала об этом, но молчала. Хороших стоматологов, готовых работать на дядю, найти было гораздо труднее, чем еще одну курочку на ресепшн. Наконец, он свалил. Джоан автоматически растерзала какую-то бумажку.
— Как же я ненавижу этого говнюка...
— Я тоже, — соврала Бет.
Горман вызывал у нее разве что естественное отвращение, как разлагающийся труп животного, например. Бет ненавидела всю свою жизнь и не могла выделить конкретную частность.
Иногда по ночам она просыпалась от тянущей боли в груди, которую усиливал каждый новый вдох. В эти минуты она точно знала, что мир неправилен, ее место не здесь, она забыта, потеряна и кто-то очень хочет ее найти, но почему-то не ищет. Когда приступ прекращался, проходило и знание. Голос разума с характерными для Дон интонациями и легкой издевкой увещевал, что практически каждая бездарная неудачница думает точно так же. Что будь у нее квартирка получше, зарплата побольше и красивый хахаль — была бы всем довольна. С мыслью о бездарности Бет еще могла смириться, а вот вторую гнала куда подальше, но все равно не могла вытравить окончательно. Дон бы это понравилось — и проклевывающийся цинизм, и неспособность от него избавиться.
Пачку голубой бумаги привезли с опозданием на двадцать минут. Водитель только руками развел — мол, пробки. Бет кивнула, чиркнула подпись в накладной, загрузила бумагу в принтер и тупо смотрела, как машина пожирает чистые листы, а выплевывает испоганенные нелепой рекламой. «Мы помогаем людям!». Помоги себе сам...
Повинуясь внезапному острому импульсу, она спасла один лист из пасти принтера и сделала самолетик. Тут же обругала себя — какая глупость. Ей скоро двадцать, некоторые из одноклассниц уже вовсю выкладывали в инстаграм фотки своих детей. А Бет все никак не могла повзрослеть, смириться с окружающей реальностью и воспринимать ее как единственно возможную. Шепнув Джоан, что умрет без кофе, Бет выскользнула из-за стойки и прошла на крошечную кухню для сотрудников. Самолетик она незаметно прихватила с собой.
Кухня, слава богу, была пуста. Бет включила чайник, и уставилась в окно. Утренний ливень отгремел, выглянуло солнце, и над пропитанным водой городом поднималась испарина. В глазах защипало, грудь кольнуло знакомой болью. Бет порывисто распахнула окно, и, перегнувшись через широкий подоконник, с силой запустила самолетик в небо, так резко, что заныли мышцы. Задыхаясь и не решаясь смахнуть набежавшие слезы, она следила за полетом, а потом моргнула и потеряла его из виду.
«Голос разума» даже отказался это комментировать. Бет закрыла окно, промокнула глаза салфеткой, аккуратно, чтобы не размазалась тушь. Почему-то полегчало. Ей даже показалось, что сегодня ночью получится нормально выспаться.
Бросив взгляд вниз, Бет увидела густую черную полосу, пересекающую блузку чуть выше груди — там, где она задела раму, высунувшись из окна.
Чччерт... Теперь Дон точно ее убьет.
I
Пробуждение от кошмара — одновременно и облегчение, и редкая гнусь. Сомнения, тревоги, страхи и боль лишаются конкретного образа и блекнут, но не слабеют и уж точно не испаряются. Рик ненавидел такие пробуждения.
Пару минут назад он нетвердой, шаркающей походкой тащился по пустыне, умирая от жажды. Язык присох к небу, а солнце палило, и палило, и палило, совершенно не собираясь покидать зенита. Но это был лишь фон, сопутствующие обстоятельства. Кошмар заключался в абсолютной бесцельности пути — во сне Рик знал, что впереди не будет никакого оазиса, или стоянки, или реки, или к чему еще там могут стремиться люди в пустыне. Восточной красотки в прозрачной парандже не будет, верблюдов и пирамид. Только песок, солнце, выбеленное небо. Он не ощущал даже тупого спортивного упрямства, где действо есть самоцель. Если бы Рик узнал, что ходил кругами или топтался на месте — ничего бы не изменилось. Словно он был некоей разновидностью механического кролика из рекламы «Дюраселл».
Днем такого отчаяния не бывает. Проблемы (мелкие и не очень), вопросы, требующие решения, и прочая рутинная трескотня кружат роем назойливой мошкары, отвлекают от внутренней пустоты. Не оставляют времени на рефлексию. Ночь — другое дело.
Выцарапавшись из постели, воды Рик все-таки выпил. Долго смотрел в зеркало в ванной комнате, выискивая себя в незнакомце напротив. Потом спохватился, вернулся в спальню и глянул на часы. 04:37. Досыпать поздно, бродить по дому рано. Просто отлично. Возвращаться в пропитанную ночной мукой постель хотелось так же, как и всего остального в этой жизни. То есть, ни капли.
Позавчера (или вчера?) чернокожий паренек лет двадцати без стука завалился к нему в кабинет. Скособочась на костылях, улыбался во все тридцать два и жал руку. Рассказал, что прогулка от реабилитационного отделения до кабинета Рика и обратно — самое долгое расстояние, которое он решился пройти после аварии. Хвастался, что уже может написать свое имя и по тридцать секунд стоять на каждой ноге. С натуральными слезами на глазах благодарил. Рик изображал улыбку, качал головой и не мог вспомнить ни как зовут парня, ни когда его оперировал. Тот, к счастью, принял напускное участие за чистую монету, поделился планами на ближайшие месяцы (научиться писать еще и фамилию и много гулять), сообщил, что его мама всегда будет молиться за доктора Граймса. Когда за ним наконец-то захлопнулась дверь, все планы Рика на будущее умещались в слово «кофе».
За сутки с небольшим новых планов не возникло, но нельзя же спускаться на кухню в пятом часу утра и греметь там кружками. У Карла сегодня важный тест (такие вещи Рик старался не забывать). Сном Джудит тоже лучше не рисковать, хоть и спит она крепко. Так что придется провести полтора часа наедине с собой. Он заправил постель и лег поверх покрывала, сложив руки на груди. В голове промелькнула совсем лишняя мысль — «живой труп». Будто пакостного сна было мало.
Состояние, в котором существовал Рик в последние годы, искажало восприятие времени. Казалось, еще чуть-чуть — и Карл уедет в колледж, а Джудит пойдет в школу. Потом она войдет в тот славный возраст, в котором родителям предъявляют счет за каждую педагогическую ошибку. Рик понимал, что в случае Джудит ему полный пиздец — как классическому отцу-одиночке, чей ребенок растет на руках у нянек. Понимал, но поделать с этим ничего не мог. Без работы что от него останется? Куда он будет сбегать от ночных кошмаров?
И как оставит свою команду? Черт, одно из лучших хирургических отделений в Джорджии. Диксон, для которого не существовало стрессовых ситуаций. Кэрол, чья холодная жесткость в решениях спасла не одну жизнь. Гленн, мастер высоких скоростей. Грин, блистательная в тонкой, филигранной работе. Мишонн, которая никогда не сдавалась. И сам Рик — если не лучший хирург в штате, то один из лучших.
Один из лучших, он разгребал последствия обрушения в торговом центре, в Фейетвилле, два с лишним года назад. Именно в тот день. Такие вещи называют «идеальным штормом». «Идеальный шторм» — это когда выражение «закон Мерфи» звучит слишком цинично. Бетонная пыль просачивалась даже под повязку, ох, и надышались же они тогда. Усталость, кровь, отчаяние и вездесущие невесомые частички, стелющиеся подобно туману. Ближе к вечеру в голове у Рика осталось всего две мысли. Первая — «Всех не спасти» — густая и вязкая, как смола, в фоновом режиме пульсировала на периферии сознания. И вторая, отнюдь не такая конкретная, разливалась по телу музыкой, добавляя силы и добра всему, что он говорил и делал: когда-нибудь этот день закончится, он вернется домой, к Лори, и уткнется лбом в ее колени. И плевать на все дерьмо, произошедшее между ними за последний год.
Потом был телефонный звонок, невероятная сорокаминутная гонка, дочь и пустые глаза Карла. Вам присуждается высшая награда за все хорошее, распишитесь в получении здесь и здесь, с любовью, ваш Идеальный Шторм. Или как вы там про себя называете Бога?
Рику пришлось заново учиться жить — как собранные из перекрученного месива на операционном столе пациенты учились ходить и писать. По собственной оценке, получалось у него хреново. Он знал, что с отцовской ролью уже не справился, а рано или поздно станет еще и дерьмовым врачом. Не так давно ему попался на глаза плакат в супермаркете, в отделе свежего мяса. Расположенный выше уровня глаз детей, плакат изображал корову без кожи (достаточно реалистично, художник даже постарался изобразить мышечные волокна). К каждой части тела коровы вели стрелочки с обозначением их названий в кулинарии. Плакат до ужаса напоминал атлас человеческого тела. Позже, отмывая руки после операции, Рик думал, что мало чем отличается от мясников. Разве что те не имеют дела с таким количеством крови — она не течет из трупов. А вот степень эмоциональной вовлеченности в процесс, должно быть, соразмерная.
Графин без воды — пустая форма, вода без графина — просто лужа, и больше ничего этой луже не хочется.
Рик смотрел в светлеющий потолок и ждал писка будильника. Он не знал, что днем Мишонн проскользнет в его кабинет и оставит на столе голубенькую листовку (немного помятую, будто из нее сложили самолетик, а потом разгладили) — в госпитале открывали небольшие ясли для детей сотрудников. Недолго думая, он запишет туда Джудит, не догадываясь, что своим немудреным решением добавит мощности некоему волевому импульсу, задевающему и другие миры, кроме этого. Вскоре младшую Граймс будет тискать все хирургическое. Первым, как это ни странно, будет Дэрил. Однажды (совершенно безотносительно отношения Диксона к Джудит) Рик скажет ему — ты моя левая рука, и добавит в ответ на вопросительный взгляд — «Я — правша. Мне нужны обе.»
Карл, обходивший госпиталь десятой дорогой, постепенно к нему привыкнет. Полюбит-нет — другой разговор, но на первое совместное для отделения Рождество к Гленну и Мэгги все-таки придет. На вопрос Рика чем приглянулась пятнадцатилетнему парню такая компания, Карл пожмет плечами и ответит, что Рождество — семейный праздник.
Кусочки разбитой мозаики, словно наэлектризованные, потянутся друг к другу. Нескоро, но одним удивительным утром Рик все же почувствует себя целым. Графином, до краев наполненным водой.
II
Кэрол впервые переступила порог этого здания в уверенности, что будет помогать людям, займется важным, полезным делом. А вернувшись домой, будет засыпать с чувством глубокого морального удовлетворения. Ей казалось, она обретет здесь покой.
Через два года от иллюзий ни черта не осталось. Женский центр не был аналогом монастыря, где можно очистить душу в служении. Достаточно быстро Кэрол поняла, что попала на форменное поле боя. Конечно, на дворе уже давно были не восьмидесятые, и у дверей не дежурила толпа протестующих имбецилов, уверенных, что это место превращает добропорядочных американок в шлюх. Даже республиканцы сподобились признать домашнее насилие серьезной проблемой. Даром что дальше разговоров дело не шло.
Финансирования едва хватало, адвокаты по нынешним расценкам и вовсе пахали за идею. Каждый день что-нибудь ломалось, заканчивалось или портилось. В дверь ломились налоговая и пожарная инспекции, активисты и волонтеры всевозможных организаций, журналисты, а временами и разъяренные мужья. Все это можно было уладить, разрулить или стерпеть. Но иногда Кэрол находила утром пустую, наскоро прибранную комнату, бывшая жилица которой еще накануне клялась в своем железном намерении никогда не возвращаться к мужу. Или вовсе выслушивала торопливые, сбивчивые извинения и объяснения. О, на самом деле все несколько преувеличенно, не так плохо, жить можно. Большое спасибо за ваше желание помочь. Мне просто стыдно отнимать ваше время.
В такие моменты у Кэрол опускались руки.
Сегодня, едва зайдя на кухню с полными пакетами продуктов, она напоролась на отчаянный, виноватый взгляд новой постоялицы. Женщина теребила в руках коробку с хлопьями, Кэрол поздоровалась, пожелала доброго утра и принялась разгружать пакеты. Когда она обернулась, новенькой уже и след простыл. Интуиция подсказывала, что ее комната тоже скоро окажется пустой. А ведь там еще две дочки, тише воды ниже травы, замирающие от каждого громкого звука. Кэрол молча вернула брошенную коробку обратно в шкаф, закончила с кухней и поднялась в кабинет. Ее ждали бумажные дела.
Можно было бы зайти к Мэгги и шепнуть словечко. Или позвонить Мишонн и попросить о внеплановом занятии — основы самообороны всегда поднимали боевой дух постоялиц. Но не то чтобы очень хотелось. В последнее время Кэрол разуверилась в необходимости рваться помогать всем и каждой.
Думать так было неправильно, жестоко и аморально. Однако жизнь диктовала свои суровые законы. Всех не спасти. Так почему бы не сосредоточиться только на тех, кто сам этого хочет? Даже если девять из десяти будут возвращаться туда, откуда сбежали — Кэрол останется и будет делать все возможное. Но только ради десятой.
Поток ежедневной рутины подхватил ее и понес. Мэгги просила отгул на пятницу, у одного из детей разболелся зуб, на кухне нашли тараканище, в подвале прохудилась труба — и все еще до полудня. На четвертой попытке дозвониться до сантехника Кэрол поняла, что трубку он сегодня не возьмет. Придется обзванивать частные фирмы, влетит в копеечку. Тем более что, чего уж греха таить, далеко не каждый представитель рабочего класса мужского пола согласится у них работать.
От сайта с объявлениями ее оторвал звонок мобильника. Кэрол не без удивления взглянула на высветившийся номер — Рик Граймс.
Рик был одним из адвокатов, представлявших интересы постоялиц Центра в суде. Он предложил свою помощь практически одновременно с тем, как Кэрол начала здесь работать. За два года они неплохо друг друга узнали, но близки не стали — некогда было. Никаких дел, связанных с Центром, Рик сейчас не вел, так что Кэрол даже не представляла, зачем он мог набрать ее номер.
— Алло.
— Кэрол, здравствуй! Слушай, мне совершенно неловко тебя о таком просить, но как-то реально не к кому больше обратиться.
— Для тебя — все, что смогу, ты же знаешь.
— Ну да... Тут такое дело, у моей няни вроде как племянница заболела, а я сейчас в суде, и черт знает, сколько это еще продлится. Карла вообще в городе нет — у них там какой-то чемпионат по настольному теннису, ну я и подумал...
— Хочешь, чтобы Джудит побыла в Центре?
— Ну да, у вас же там и народ, и для детей все есть, в общем одна спокойная двухлетка не особо хлопот добавит, да?
— Конечно, Рик, о чем речь.
— Отлично, тогда я позвоню Розите, чтобы она ее к вам завезла. А вечером сам подъеду, окей?
— Вот и договорились.
— Ты меня спасла. Я твой должник.
— Можешь долг прямо сейчас отдать. У тебя на примете есть кто-нибудь с руками, чтобы не за бешеные деньги мог нам трубу починить?
— Эээ, дай сообразить... Хотя, почему бы и нет. Есть один мужик. Он немного странный, но руки золотые. Я ему сейчас позвоню.
— Вот мы и квиты. Буду ждать Розиту и твоего странного мужика.
Они попрощались, и через пару минут Рик скинул смс: «Приедет к 2, зовут Дэрил Диксон. НЕ ПУГАЙТЕСЬ ЕГО, он хороший)))»
Розита, оказавшаяся молоденькой латиноамериканской красоткой, привезла Джудит и отчалила, забыв даже попрощаться. Кэрол вытащила из чулана старенький детский манеж, пакет игрушек, и оставила Джудит у себя в кабинете. Девочка и вправду оказалась спокойной и не мешала разбираться с бумажной волокитой.
Диксон подъехал без пяти два, и Кэрол, подхватив Джудит на руки, отправилась его встречать.
Мда. Если бы не стопроцентное доверие к Рику, на порог бы она этого «страного мужика» не пустила, решив, что чей-то муж пришел разбирать здание по кирпичикам. Дэрил смотрел, набычившись, и явно не знал, с чего начать разговор. Наконец, кивнул на Джудит:
— Твоё?
— Нет, Рика.
— О, — потупился Дэрил. — И как это я не признал?
— Ты знаешь семью Граймсов? — неподдельно удивилась Кэрол.
— Ну так, виделись. А что, непохоже?
— В общем, да. Извини, но мне сложно вас представить за одним столом.
Дэрил усмехнулся:
— Ты плохо знаешь Рика. Инструменты есть?
Кэрол кивнула, отвела Диксона в подвал, показала стойку с инструментами и протекающую трубу. Тот присвистнул и отправил ее восвояси, заявив, что дальше сам разберется.
Работал долго. Где-то к пяти часам Кэрол забеспокоилась, отнесла Джудит Мэгги и пошла его навестить. В подвале пахло табаком, потом и ржавчиной. С трубы не текло, а Дэрил уже с другой ковырялся.
— Что это ты тут делаешь, позволь спросить?
— Елки, женщина, у вас тут по-хорошему менять все надо к чертовой матери. Что смог — подкрутил, но надолго не хватит.
Кэрол только вздохнула.
— Представляешь, во сколько это встанет?
— Раскошельтесь хотя бы на материал. А я все бесплатно сделаю.
— Заняться больше нечем? — Кэрол изогнула бровь.
— Может, я помочь хочу?
Она выдохнула, опустила глаза и как-то сразу сдалась.
— Чего пришла-то? Засиделся?
— Ты голодный?
— Не мешало бы.
— Тогда завязывай и иди на кухню. Второй этаж, налево по коридору, там табличка на двери. Я тебе что-нибудь разогрею.
Вскоре они вдвоем сидели на кухне. Кэрол смотрела в центр стола и пила чай, пока Диксон поглощал свинину с горошком. Создавалось отчетливое впечатление, что вилкой он пользоваться не привык. Еда, тем не менее, исчезала с феноменальной скоростью.
— Добавки? — спросила Кэрол, когда тарелка опустела.
— Да ну, обожру вас еще.
— Нас скоро станет на три человека меньше. Так что не обожрешь, не бойся.
— Чего это вдруг? — насторожился Дэрил.
Пару секунд перед ответом Кэрол все же помедлила. Потом решила, что скрывать тут нечего.
— Одна женщина заходила ко мне сегодня. Сказала, что утром вернется обратно. К мужу. С ней две дочки. Получается — минус три. Так что ешь, не стесняйся.
— Как-то расхотелось, — пробурчал Дэрил, отодвигая тарелку.
Кэрол хмыкнула.
— Дождешься Рика? Он заедет за Джудит часа через полтора. Вы же вроде как приятели?
— Ага, давно не виделись... — Диксон задумался, словно с силами собирался. И, наконец, с явной мукой на лице, выдавил:
— Можно я с ней поговорю? Ну, с этой, женщиной твоей? Которая валить собралась?
Кэрол чуть не выронила чашку и несколько мгновений вглядывалась в искаженное лицо напротив, пытаясь аккуратно уложить в голове Диксона и его последнюю фразу. Паззл не складывался.
— О господи, да зачем?
— Ну, хуже ж уже не будет, правильно?
Неопределенно мотнув головой, Кэрол выдохнула:
— Первый этаж, справа от входа, третья дверь. Только, Дэрил, — он вздрогнул, — совсем уж глупостей не делай?
— Я что, больной, что ли?
Он вышел из кухни, прикрыв за собой дверь, а Кэрол осталась сидеть на месте. Выстукивала чайной ложкой какой-то рваный боп, нервничая все сильнее с каждой минутой. Кого она отправила и к кому, а главное — за чертом лысым это сделала? Даже если Диксону хватит ума не навредить, ну как, как он помочь сможет?
Чай уже давно остыл в кружке, когда Дэрил наконец вернулся. Сел напротив, посмотрел загнанно, будто извиняясь, и объявил:
— Она остается.
Ложка выпала из пальцев и весело звянкула.
— У меня нет слов. Хотя, постой, одно есть. Как?
Дэрил расслабился, словно отогрелся. Мягко улыбнулся краешком губы.
— Так. Рассказал ей анекдот. Про маленького мальчика.
— Который кричал «волки»?
— Который вообще никогда не кричал, — тихо ответил Диксон. — А его все равно сожрали. Прикинь, обидно?
Вот так просто, подумала Кэрол. Бьешься, как рыба об лед, доказываешь кому-то что-то, не выдерживаешь, срываешься, сдаешься. А потом появляется на пороге некий хрен с горы, на вид — чистейший, эталонный реднек. И в три щелчка поднимает тебя вверх метров на тридцать.
— Ты очень странный человек, Дэрил Диксон.
— И чо?
— Девятьсот баксов в неделю. Есть и даже жить можешь здесь, выбирай любую свободную комнату. По рукам?
III
Собачья работа. Блядская. Всех не спасти, и не все хотят быть спасенными, но своих-то хотя бы можно так тупо не проебывать?
— Считай, тебе повезло. Оружие тоже можешь носить, на что я, честно говоря, не рассчитывал, — сообщил ему Рик в то утро, когда Дэрилу наконец-то разрешили вернуться на службу.
Бюрократические бляди.
— И как бы я работал без пушки? Добрым словом и их молитвами?
— Не начинай, наверху все на твоей стороне. Даже чертова пресса на твоей стороне.
— Да нет у меня никакой, нахуй, стороны.
— Эй, Диксон, соберись. Ты нужен мне целым. Особенно сейчас. Сходи поздоровайся, все тут с ума без тебя сходили. Сложно было трубку взять?
— Я пожрать только на третий день смог, — глухо сознался Дэрил. — Какие, в пизду, телефоны?
Рик посмотрел на него, молча обошел свой стол и крепко обнял, не допуская и мысли о сопротивлении.
А Диксон и не сопротивлялся ни хрена. Только рыкнул:
— Расскажешь кому — вмажу, хоть ты и блядский шериф.
Раньше только Кэрол могла его обнимать. И вообще к нему прикасаться. По большим католическим праздникам. В смысле, после какого особо крупного пиздеца. Когда Мерла грохнули, например. А потом к ним направили Бет.
Бет... Золотая девочка. Поначалу раздражала просто пиздецки. С какого-то хера решила, что офицер Диксон — это что-то типа охренительно здорового плюшевого медведя, и тискала его на глазах у всего отделения. Потом оказалось, что она еще и правильная, как твой Папа Римский — этих не бей, на того не ори, даже с отморозками надо по-человечески.
Только подвела тебя человечность, девочка моя. А я и не доглядел. Ебаный мудак.
Каждую ночь Диксону снилось одно и то же — затылок Бет взрывается, как брошенный с крыши арбуз, во лбу чокнутой бабы появляется маленькая такая дырочка, кричит Кэрол, и только тут Дэрил понимает, что дырочку проделал он сам, и останавливаться не собирается, Господи Иисусе. Он стреляет, стреляет, и стреляет, палит во все стороны, совершенно слетев с катушек. И поют, поют в черепе мразотные голоса: а мы предупреждааали... Мы говорили, мы предупреждали, зарекалась ворона дерьмо не клевать, да видно, не миновать...
Влезла в душу без мыла, сойка глазастая. Будь помоложе — влюбился бы, и гори все синим пламенем. А так — ну куда к черту. Только переделала она его, выкопала что-то мягкое, детское, нежное, как крем-ебаный-брюле. И разлетелось это нежное кровавыми ошметками, вместе со светлой, глупой ее головой.
И чего, спрашивается, высунулась? Не удержалась. Уже на вторую неделю напарничества Диксон понял, что у этой феечки яйца будут побольше, чем у многих мужиков. Вот и влезла. А он не успел остановить. И пизда рулю.
Нахрена он тогда, спрашивается, сдался? Служить и защищать, как же. Акела промахнулся — Акеле пора на пенсию. Только дальше-то что ему делать? Заползти в какую-нибудь нору и сдохнуть?
Первое, что бросилось в глаза в родном отделении — долбаный алтарь. Ну и фоточку они выбрали. Улыбается и машет. Как живая.
Кэрол несильно ткнула его в бок:
— Ты как?
Он перехватил ее кулак и мягко жамкнул. Сначала хотел съязвить, но неожиданно для самого себя ответил честно:
— Хуево.
— Хочешь поговорить?
— Пока нет, — соврал Дэрил. Поговорить, угу.
Поорать он хотел. Повыть. Стены побить. Убить еще кого-нибудь.
Толку-то.
Ебнутая тварь, пристрелившая Бет, мертва. А остальные ни при чем.
Через час он не выдержал испуганных цепких взглядов, долгих рукопожатий и проникновенных заглядываний в глаза. Диксон любил этих людей, кроме шуток, любил. Они составляли единственную семью, которая у него когда-либо была. И будет.
Но сколько ж можно, братцы? Он же не железный.
Сбежал во внутренний дворик, где стояли машины, урна и широкая лавочка. Трясущимися руками добыл из кармана сигарету. Докурив, закатал рукав и добавил новый ожог к созвездию на предплечье.
— Если об этом узнают, ты точно положишь на стол пушку. А может быть, и значок.
— Блядь, женщина, обязательно так подкрадываться?
— Вынь бананы из ушей. Я даже не старалась.
Он выбросил окурок и опустил рукав.
— Придешь домой — смажь йодом и заклей пластырем. Чтоб я этого больше не видела.
— На хуй йодом-то?
— Гангрена тебя не убьет, только покалечит.
Она села рядом, на него не глядя.
— Я больше не буду.
— Себе это скажи, горе луковое.
С ней было хорошо молчать. Она понимала.
— Как ты с этим живешь? Я про... Я про твоих девочек.
Кэрол подумала, поджала губы.
— Разве это жизнь? Ты другой, ты витальный...
— А по-английски?
— Пффф... Силы в тебе много, Дэрил. Жизни, цвета. Ты справишься, я знаю. Я уже никакая. Ты — другой. И сам спасешься, и других спасешь.
— Спасибо за совет, епта. Ты прям так сейчас помогла. Подожди — и рассосется. Сам я б не допер.
Она вздохнула. Сморщилась, как от боли.
— Ищи ее. Никогда не переставай искать.
— В смысле?
— Как бы тебе... Иногда я вижу Софию в камешках на берегу. С пятнышками, вроде веснушек. Или ветер будто прячется за спину, как она когда-то. Ты когда-нибудь слышал про М-теорию?
— Ну, читал в сети что-то. Только не понял ни хрена.
— Да ее никто особо не понимает. Смысл в том, что времени, в принципе, нет. И все, что с нами происходило и когда-то произойдет — все существует здесь и сейчас, просто наше сознание этого не воспринимает.
— Хуйня какая-то.
— Послушай, я не физик, и не математик. Что вижу, то пою. Она не может просто раствориться, перестать быть. Никто не может. Когда-нибудь, поверь мне, ты ее найдешь. И тебе станет легче.
Она встала со скамейки, немного помешкала, наклонилась и прикоснулась губами к его виску. Погладила по голове.
— Ты удивительный человек, Дэрил Диксон. Никогда этого не забывай.
Слова Кэрол сбылись зимой. Вечером, когда он шел с работы, город с востока заволокла грозовая туча. Встретилась на западе с закатным солнцем и осветилась изнутри. Громыхая и рыча, небо заливало Атланту золотом. Дэрил посмотрел наверх и узнал в этом чуде Бет. Она тоже была такая — нежная и золотая, с дикой, мощной силой, скрывавшейся в глубине.
Дэрил Диксон подставил дождю лицо и закрыл глаза.
Эпилог
Карл доставал из шляпы кролика, делал сальто, «превращал» бумажный букет цветов в живого голубя, ходил колесом, перекидывал из руки в руку шуршащую ленту карт. Устал как собака. Вот тебе и халтурка. Но визжащие от восторга дети и пятьдесят баксов чаевых сверху все компенсировали.
Он просто обожал свою жизнь. Необычную, кочевую, безумную и опасную. Его окружали самые обалденные люди во всем белом свете. Его отец жонглировал огнем! Ну, у кого еще был такой крутой папаша? Ни за какие коврижки он бы ни с кем не поменялся.
Но все же, когда Карл Граймс проснулся сегодня утром, его мир немного изменился — разумеется, незаметно для него самого. Когда он, как всегда, позже всех выбрался из своего трейлера, безбожно зевая и разминая руки, притаившаяся на крыше Бет вылила на него ведро ледяной воды.
Конец
Название: Капитан Духов и дело о зловещем похищении мака
Автор: WTF The Walking Dead 2015
Бета: WTF The Walking Dead 2015
Размер: миди, 6 546 слов
Пейринг/Персонажи: Рик, Лори и Карл Граймсы, Мерл и Дэрил Диксоны, Хершель, Мэгги и Бэт Грины, Кэрол и София Пелетье, Гленн Ри, Шейн Уолш; Пейринги проспойлерят вам детективный сюжет!Правда проспойлерят, прочтите сначала фик, он не такой уж и большойШейн/Лори, Гленн/Мэгги, Мерл/Кэрол, Рик/Дэрил
Категория: джен, гет, слэш
Жанр: юмор, детектив, страсти-мордасти
Рейтинг: R
Предупреждения: нецензурная лексика, упоминание наркотиков, неполиткорректные высказывания; возможен некоторый ООС из-за переноса персонажей на российскую почву
Краткое содержание: В России две беды – воруют и зомбиапокалипсис!
Задание: российское!АУ
Примечание: 1. Написано по заявке: «Дорогие авторы, а напишите про то, что было бы, произойти зомби-апокалипсис в России? Побольше юмора и русских стереотипов, но без всякие мерисьюх и скатывания в уг».
2. Некоторые пояснения по поводу фамилий: Grimes происходит от древнескандинавского Grimr – привидение, дух, поэтому фамилия у бравого капитана полиции Духов; братья Хреновы получили фамилию из-за созвучности Dixon – Dickson; фамилия Зеленых обязана своему появлению лишнему "е" в фамилии Greene.
Размещение: только после деанона
Для голосования: #. WTF The Walking Dead 2015 - работа "Капитан Духов и дело о зловещем похищении мака"
Обычно всякая мутная хрень снится после пары лишних бутеров на ночь, а капитану полиции Духову чертовщина приснилась, видать, с голодухи. Как будто во время разборки с заезжими бандитами прилетела по его душу пуля, но чуток промахнулась, и потому очутился он не в гробу в казенных белых тапочках, а в районной больнице, куда тапки нужно было приносить свои. И вот лежит он в палате один-одинешенек – в руку капельница пустая воткнута, на тумбочке букет цветов чахнет – и смотрит на часы на противоположной стене. Секундная стрелка на них не двигается, но часы почему-то тикают. И так громко тикают, сука, что и мертвого разбудят!
На этой неприятной мысли Рик проснулся. Никакие часы над ухом, слава богу, не тикали, зато какой-то дятел настойчиво стучал во входную дверь.
Черт, только заснул ведь! Кого там принесла нелегкая и почему непременно под дверь их жилплощади? На секунду мелькнула мысль о ходоках, но даже в полусонном состоянии Рик сообразил, что тогда бы в дверь не просто колотили, но еще и орали благим матом.
Стук не прекращался. Этот утренний птах сейчас перебудит в чертовой матери всех в квартире, подумал Рик и со стоном разлепил глаза. На линялых обоях в веселенький цветочек – Лорина мама выбирала! – сидел здоровенный таракан. Вот тварюга! Пока Рик оглядывался по сторонам в поисках подходящего метательного снаряда, таракан издевательски неторопливо дополз до вентиляции и скрылся в трубе. Рик дал себе страшную клятву, что заклеит чертову дыру сегодня же вечером. И заставит помочь Шуру. Раз уж он живет теперь в их квартире, так пусть хоть пользу приносит!
А невидимая глазу радистка Кэт продолжала ритмично стучать в дверь. И кто же из оставшихся соседей настолько упертый? Рик выругался еще раз, сполз с куцего кухонного диванчика, на котором только лилипут поместится, и как был, в майке и тренировочных штанах, поплелся открывать.
– Рюрик Романович, – со сдержанным достоинством произнес с порога профессор Зеленых с пятого этажа. Профессор был единственным, кто упорно продолжал звать Рика ненавистными именем-отчеством, несмотря на все просьбы.
– Утречка, Гонорий Никифорович, – пробормотал Рик.
– Я вас разбудил? Прошу прощения, Рюрик Романович, – величавым взмахом руки профессор отодвинул Рика с дороги и вошел, хотя никто его внутрь не приглашал. – Дело не терпит отлагательств!
У Гонория Никифоровича все дела не терпели отлагательств, но, как говаривала Лора, некоторым людям проще отдаться, чем объяснить, почему не хочешь. Рик вздохнул и кивнул в сторону кухни:
– Пойдемте.
Профессор вплыл на замызганную кухню, как адмирал Иван Федорович Крузенштерн, человек и пароход, и замер у плиты, скорбно поджав губы.
– Я вас слушаю, – Рик аккуратно обогнул профессора по фарватеру и устроился у подоконника.
За окном раскинулась во всей красе улица Ленина, главная, блядь, магистраль поселка городского типа Королево: пыльные деревья и кусты, ржавые машины, лениво догорающая помойка и парочка ходоков, кругами ползающих по детской площадке. Ни черта, считай, не изменилось. Кстати, надо будет выйти во двор и проломить мертвякам бошки от греха подальше, а то эти твари вечно сбиваются в стада. Сейчас вроде двое их, а спустя час под окнами уже толпа, как на заводском субботнике. Хорошо хоть, бревна не приносят, такого подъездная дверь точно не выдержит.
– Сегодня обещает быть солнечно, – сдержанно-скорбно сообщил профессор, повысив голос, и Рик понял, что позорно утратил бдительность.
– Э-э, да. Прошу прощения, поздно лег. Дела, знаете ли.
– Да-да, Рюрик Романович! Дела! Я очень ценю вас как единственного представителя власти в нашем подъезде! Поэтому и пришел.
Строго говоря, Гонорий Никифорович врал. Или немного подлизывался. Полицейским был и Шура, но к нему профессор Зеленых не благоволил и обзывал нехорошими выражениями типа дармоеда, приспособленца и оборотня в погонах. На этом месте Рик обычно закатывал глаза, но в спор благоразумно не вступал.
– Так вот, Рюрик Романович, речь идет о преступлении!
– И что же такого случилось? – меланхолично спросил Рик, зная о страсти Гонория Никифоровича к излишней театральщине.
– В это тяжелое время, когда мы вынуждены выживать своими силами, брошенные на произвол судьбы как правительством, так и местными органами власти…
– Гонорий Никифорович, а можно конкретнее?
Тот сбился, посмотрел на Рика осуждающе, но все же перешел к делу:
– Тот огород, который я разбил на крыше. На благо всего подъезда, замечу! Какой-то варвар и вандал сегодня ночью повыдергал на нем весь мак!
Да еб твою мать!
К счастью, Рик успел прикусить язык и не выпалил это вслух. Но именно чертов мак стал причиной нехорошей ссоры между ним и профессором несколько месяцев назад. Гонорий Никифорович сверкал очками и упрямо твердил, что это прекрасное растение обладает рядом целебных свойств и великолепно хранится в домашних условиях, а Рик бранился, вспоминая всех нахмуренных торчков из окрестных районов. Конечно, всю эту шелупонь сожрали в первую очередь, но Рик, как капитан полиции (пусть полицию тоже быстро сожрали), к ханке относился крайне отрицательно. Так что, если подумать, новость про мак была даже в чем-то и хорошей. Может, профессор образумится и прекратит выращивать всякую подозрительную дрянь вместо классово правильной картошки.
– Просто повыдергал? – с некоторой надеждой спросил Рик.
– Повыдергал и унес!
А вот это хуже.
– Уважаемый Рюрик Романович, все мы прекрасно знаем, кто способен на такое, не побоюсь этого слова, вопиющее хищение, – с нажимом произнес Гонорий Никифорович, и Рику стало совсем тоскливо. – В нашем дружном подъезде есть только две паршивых овцы!
– Профессор, а вы уверены, что это именно хищение?
– Молодой человек, мне много лет, но я еще не выжил из ума! Я не спал и все прекрасно слышал!
– А можно с этого места поподробнее?
Теперь Рик проснулся окончательно и переключился в служебный режим. Опыт не пропьешь, а он, как-никак, сотрудник внутренних органов. На этом месте Рик вспомнил о ходоках с их пристрастием к внутренним органам и слегка взгрустнул.
– Разумеется, – профессор Зеленых устроился на том самом диванчике, где так недавно спал Рик. – Сейчас расскажу по порядку. Вы же знаете – я ночами работаю…
– Да-да…
–…тружусь. Огород отнимает все время, но я не могу забросить работу всей своей жизни! Я начинал ее, когда еще преподавал в Тимирязевской академии в Москве. Я вам рассказывал, как в восьмидесятых…
– Да, Гонорий Никифорович, – не выдержал Рик, – и не раз.
От такой вопиющей бестактности Гонорий Никифорович вскинул убеленную сединами голову и послал Рику возмущенный взгляд, но к делу все же вернулся:
– Этой ночью я тоже работал – писал монографию. Вы должны понять, Рюрик Романович, что это будет веха в истории сельского хозяйства! Да, сейчас у нас некоторым образом апокалипсис, но когда-нибудь выжившие потомки оценят этот труд по достоинству!
– Конечно, оценят, Гонорий Никифорович!
Из вентиляции опять высунулся таракан – тот же самый или другой, черт их поймешь. Рик, не отрывая от него взгляда, попытался снять с ноги тапок.
– Вы только вдумайтесь в название, Рюрик Романович! «Кожные заболевания северных оленей на территории Ненецкого автономного округа: классификация, диагностика и лечение». Ручаюсь, это будет прорыв в исследованиях!
Услышав название эпохального ученого труда, таракан, не будь дурак, тут же съебался обратно. Рик бы тоже свалил, только куда?
– Вы писали монографию. И что дальше?
В квартире хлопнула дверь. Интересно, кто встал: Лора, Кирилл или, бывают же такие чудеса, Шура?
– А дальше я услышал шум на лестничной клетке. Признаться, поначалу я решил, что в подъезд проникли ходоки – опять через мусоропровод пролезли.
Рик кивнул. Ведь просил же всех жильцов, как приличных людей просил не кидать туда мусор! Все равно теперь его никто не вывозит, а ходоки сползаются на запах, как мухи на говно.
– В каком часу это случилось, не обратили внимания?
– Каюсь, не обратил, – сокрушенно вздохнул профессор. – Думаю, после четырех утра. Так вот, возвращаясь к событиям этой ночи. Как глава семьи, я обязан приложить все усилия, что защитить дочерей. Я послушал еще немного, но шум не повторился. Тогда я взял ружье и выглянул из квартиры.
От дряхлой берданки был только один толк – посильнее врезать прикладом. Но профессор упрямо верил, что отстреляется даже от толпы ходоков.
– На площадке никого не оказалась. Зато я обнаружил, что дверь на крышу открыта. Я поднялся туда и узрел этот ужас. До утра я охранял остальные растения, а как рассвело, тут же поспешил к вам! Рюрик Романович, – профессор заговорщицки понизил голос, – мы с вами прекрасно знаем, чьих рук это дело.
Ну вот опять! И, главное, хрен возразишь.
– Че случилось? – чудо произошло, и на кухню ввалился помятый со сна Шура, который обычно вставал ближе к обеду. – О, Гонорий Никифорович! Опять жалобу на кого-то настрочили?
Тот возмущенно вскинулся, и Рик поспешил вмешаться, пока они не сцепились друг с другом:
– Нет, профессор зашел по делу.
– Преступление, – пророкотал Гонорий Никифорович, как просыпающийся вулкан. – Кража! Рюрик Романович, как капитан полиции, разберитесь с этим беспределом!
– А, да, разберись, – Шура стащил с давно уже неработающей плиты чайник и присосался к носику.
– Сходи за водой сначала, – не выдержал Рик. – Мало осталось.
– Схожу, я ж тебе обещал.
– Вот именно.
– Эти разбойники! – разорялся тем временем Гонорий Никифорович. – Асоциальные элементы! Уголовники! Братья, прошу прощения, Хреновы!
– Так что там стряслось? – спросил Шура, не глядя на профессора.
– Мак повыдергали.
– Ууу! О-фи-геть!
– Не шумите так! Кирюша еще спит, – на кухню вплыла Лора в кокетливом халатике, но, как ни удивительно, без вечных бигуди. – Ох, Гонорий Никифорович! Вы бы предупредили, что зайдете!
Профессор Зеленых в присутствии дамы поднялся и слегка поклонился:
– Прошу прощения. Но я вынужден попросить вашего мужа вмешаться и арестовать виновников…
И когда это уже успели и преступление раскрыть, и виновников найти?
Рик прокашлялся:
– Профессор попросил меня расследовать одно происшествие. Лора, садитесь завтракать без меня.
Неплохо бы разобраться с вырванным маком до того, как даже все ходоки с улицы Ленина узнают, кто тут главный варвар и вандал подъезда.
– Рик, у тебя никогда нет времени на семью!
– Да ладно, Лор, у него работа такая, – успокаивающе протянул Шура.
– И у тебя тоже, замечу! – Рик пошел было в комнату за формой, но обернулся. – Принеси воду – со вчерашнего дня прошу!
Шура поднял руки, капитулируя:
– Да принесу я! После завтрака.
Рик чертыхнулся, вышел из кухни, бросив по дороге взгляд на закрытую дверь в комнату Кирилла, и достал из гардероба помятый и потрепанный, но все еще официальный мундир. Вести следствие, пусть даже и самое дурацкое, следовало по всем правилам.
Продолжение в комментариях.
Уголок доктора Кишочкина